It's all about L.O.V.E.

Много было написано о Майкле Джексоне!
Его музыкальный гений был проанализирован, его жизнь была рассказана в стольких версиях, его персона вызвала реакции от глубокого восхищения до ненависти.
Но есть одна вещь, одна большая тема, которая играла такую огромную роль в жизни и карьере Майкла, но пока игнорировалась: его отношения к его поклонникам!

Эта совершенно особая связь, которая существовала между Майклом и его поклонниками во всем мире, произвела истории, которые никогда не рассказывались прежде, и показывают сторону Майкла, которую широкая публика даже не знает!"
Это, все о L.O.V.E" является книгой, которая содержит истории и стихи, которые никакой журналист, никакой биограф и никакой редактор в этом мире никогда не смогли бы писать о Майкле Джексоне. Это не только показывает огромное вдохновение, которым Майкл был для своих поклонников, но также и включает правдивые истории поклонников, встречающих Майкла за кулисами прямо перед концертом или на съемках "In the closet", говоривших с Майклом по телефону, подаривших ему картины, имевших ночную беседу(?  ) с ним или даже навещая Майкла дома в Neverland. Это - истории, которые могут рассказать только его поклонники!
Возможно, эта книга поможет поддержать память о нем для многих поколений будущих поклонников.
Не о мега звезде, Moonwalker или King of Pop - а о Майкле Человеке, который так самоотверженно пытался показать миру, что это все - о L.O.V.E!   

http://www.amazon.com/dp/383914941X/ref … 0_pe_ar_t1

Говорят, книгу Кассио уже можно купить в зарубежных магазинах.

Extrait du livre de Frank Cascio
Из книги Фрэнка Cascio

Lorsque nous étions en Floride, en mai 2001, Michael m’a appelé dans sa chambre d’hôtel. Quand je suis entré, il ne pouvait pas s’arrêter de sourire.
Когда мы были во Флориде в мае 2001 года, Майкл позвал меня в свой гостиничный номер. Когда я вошел, он не мог перестать улыбаться.

«Je vais être père à nouveau ! » S’écriait-il, en me faisant un câlin. « Oh, je suis tellement heureux pour toi, » ai-je dit, « tu le mérites » « Ca fait trois des dix*, Frank, trois des dix », a t-il dit. Plus tard, Michael a dit à ses enfants qu’ils allaient avoir un petit frère. Je n’étais pas là, mais j’ai vu ensuite comment Prince et Paris étaient excités/impatients. Ils ne pouvaient pas attendre d’aider et de prendre soin du nouveau-né.»
« Я собираюсь быть отцом снова! » Он воскликнул, обнимая меня. « Ой, я очень счастлив за тебя, » сказал я, « ты это заслуживаешь » « это имеет три из десяти*, Франк, три из десяти », сказал он.
Позже, Майкл сказал своим детям, что у них будет младший брат. Я не был там, но потом я видел как Принц и Пэрис, возбудились / нетерпеливы. Они не могли дождаться, чтобы помогать и заботиться о новорожденном. »

Ma mère était avec Michael quand il a pris le bébé de la représentante de la mère porteuse, dans un hôtel. Ils ont ramenés le bébé, Prince Michael Jackson II, à Neverland dans un bus de luxe. «Regarde, regarde, regarde ! Comme il est beau », disait Michael. Il était ravi.
Моя мать была с Майклом, когда он взял ребенка от суррогатной матери, в отель. Они привезли  Принца Майкла Джексон II в Neverland в роскошном автобусе. « Посмотри, посмотри! Как он красив», говорил Майкл. Он был восхищен.

Michael m’a emmené dans la nurserie, la même que celle que Prince et Paris avaient utilisés avant qu’ils n’aient leur propre chambre au même étage. Blanket dormait, et comme Michael, je le regardais. Je pouvais voir qu’il était tout aussi adorable que Prince & Paris au même âge. Ensuite j’ai jeté un coup d’œil à Michael, et le regard que j’ai vu sur son visage disait bien que ces huit mois depuis la naissance de Blanket n’avait pas atténué son enthousiasme pour la paternité.
Майкл привел меня в детскую, которую использовали Принц и Пэрис, прежде чем у них появились свои комнаты на одном этаже. Бланкет спал, и, как Майкл, я посмотрел. Я видел, что он был столь же очаровательны, как Принц и Пэрис в том же возрасте. Затем я взглянул на Майкла, и взгляд, который я увидел на его лице, действительно сказал, что за эти восемь месяцев с рождения Blanket не уменьшился энтузиазм к отцовству.

*trois des dix : En effet Michael Jackson voulait avoir 10 enfants, pour battre son père Joe. Avec Blanket cela faisait déja trois
*три из десяти: Действительно Майкл Джексон хотел иметь 10 детей, чтобы сражаться с его отцом Джо. С Бланкетом их было уже трое.

http://jacksonlive.mybb.ru/viewtopic.ph … 02#p398289

https://dear-michael.com/

[реклама вместо картинки]

[реклама вместо картинки]

http://myfriendmichael.livejournal.com/759.html#cutid1
перевод Morinen

Часть 1. Клуб "Эплхэд". Глава 1. Новый друг
Однажды холодным осенним днем я – тогда еще четырехлетний мальчик – сидел в нашей семейной гостиной и играл с литым игрушечным лимузином. Я был одержим этим лимузином – так, как обычно дети одержимы любимыми игрушками, поэтому, когда отец сказал мне, что в тот день мы поедем к нему на работу знакомиться с его другом, меня больше всего заботило, разрешат ли мне взять с собой машинку, крепко зажатую в моем маленьком кулачке. Я никогда не слышал о Майкле Джексоне и не обратил особого внимания на произнесенное отцом имя человека, с которым мы собирались встретиться. Я просто был счастлив, что мы куда-то едем, и горд тем, что могу сопровождать отца на работу. Покуда мне можно было взять с собой мой игрушечный лимузин.

Конечно, я и понятия не имел, что эта встреча окажется судьбоносной и станет поворотным моментом в моей жизни. Почему-то я до сих пор ясно помню тот день, вплоть до того, во что я был одет: на мне были темно-синие брюки, голубой свитер, галстук-бабочка и маленькие коричневые туфли с дырочками спереди. Знаю, необычный наряд для четырехлетки – во всяком случае, в последнее столетие. Но меня всегда одевали безупречно, ведь мой отец родом из Италии, мировой столицы мод. Волосы я носил короткие и прямые – опрятный элегантный ребенок, влюбленный в лимузины.

В то время мой отец работал в Hemsley Palace – пятизвездочном отеле с элитной клиентурой в Манхэттене. Отец был генеральным управляющим и отвечал за башни и номера-люкс – роскошные апартаменты, предназначавшиеся для особо важных гостей. Мне отель всегда казался волшебным местом. Может быть, из-за живой энергии людей, которые проходили через него – каждый со своей уникальной и важной целью. Тогда я еще не в состоянии был постичь все, что происходило вокруг, но уже чувствовал пульсирующее в воздухе волнение. По сей день я помню особый запах лобби и волну возбуждения, которую он во мне вызывал. Я обожаю отели.

Мы с отцом поднялись на лифте и прошли к комнате для гостей, где нас поприветствовал человек, которого я позже узнаю как Билла Брея, начальника охраны Майкла Джексона. Билл Брей в некотором смысле выполнял для Майкла роль отца. Он работал с Майклом со времен Мотаун и оставался его доверенным советчиком на протяжении многих лет. Билл был бородатым афроамериканцем ростом примерно шесть футов два дюйма, и когда мы увидел его в тот день, на нем была шляпа наподобие фетровой. На его шее сзади складками лежала кожа, и в поведении была [/s]эдакая «кантри»-манера. В последующие годы я не раз наблюдал, как Майкл, идя сзади, передразнивал его неспешную чванливую походку.

Билл тепло поприветствовал моего отца – мне показалось, что они уже были друзьями. Мы прошли в номер отеля. Комната выглядела нетронутой, как если бы в ней никто не жил. На самом деле, зная теперь о привычках Майкла, я понимаю, что остановился он не в этом номере: эту комнату он снял специально для встречи, потому что не знал нас достаточно близко, чтобы приглашать к себе. Хотя Майкл часто искал встреч с людьми, он всегда создавал слои защиты между собой и теми, с кем знакомился.

Майкл поднялся со стула, приветствуя нас. Мне он не показался каким-то особенным. В свои четыре года я делил людей на категории только по одному признаку: были ли они взрослыми, большими детьми или детьми как я.

– Эй, Джокер, – сказал Билл. – К тебе пришел Доминик с сыном.

Позже я пойму, что Билл звал Майкла «Джокером» (от англ. joker – «шутник») по той очевидной причине, что Майкл постоянно подшучивал над окружающими.

Майкл одарил меня широкой улыбкой, снял темные очки и пожал мне руку. В свои 27 лет он бы всемирно-известным исполнителем, и его последний альбом Thriller стал самым продаваемым альбомом всех времен – рекорд, который он удерживает и по сей день.

Когда мы расположились, Билл вышел, и мы с отцом и Майклом остались в этой пустынной комнате втроем, беседуя.

– У тебя такой замечательный отец, – сказал мне Майкл. В последующие годы он повторит это неоднократно, и я знаю, что именно благодаря впечатлению, которое произвел на него отец, Майкл пожелал познакомиться с остальной нашей семьей. Мой отец всегда мгновенно располагает к себе людей. Его честность и искренность чувствуются, потому что исходят из самого сердца.

Потом мы с Майклом начали обсуждать мультики. Я рассказал ему, что обожаю «Попая», и мне представилась сомнительная честь познакомить его с «Малышами из мусорного бака» – мы с братом собирали карточки с изображениями героев. Майкл умел разговаривать с детьми: его искренне интересовал мой маленький мир – и должно быть, он мне понравился, потому что я помню, как катал свой игрушечный лимузин через его голову, по плечам и вниз по рукам. Он забрал у меня машинку и занес ее над моей головой, будто аэроплан, издавая при этом звуки самолета.

– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – спросил Майкл.

– Я хочу быть как Дональд Трамп, – ответил я, – но только богаче.

Отец засмеялся:

– Представляете?

– Дональд Трамп не такой уж богатый, – заметил Майкл.

Потом отец попросил разрешения нас сфотографировать. Я взобрался к Майклу на колени, изогнул руку вокруг его подбородка и улыбнулся. Мы сделали фото.

Вот так я впервые встретил Майкла. Спустя годы он будет показывать людям эту фотографию со словами: «Представляете, это Фрэнк!» Расслабленная небрежность снимка – наши улыбки, локон темных волос, выбившийся на лоб Майкла, – предрекла значение, которое это событие обретет для меня в перспективе.

В тот день мы провели с Майклом около часа. На прощание он сказал, что позвонит, когда снова приедет в Нью-Йорк, и с удовольствием увидится с нами еще раз.

На обратном пути в Нью-Джерси в машине отец обернулся ко мне на заднее сидение и произнес:

– Ты и понятия не имеешь, с кем только что познакомился…

***

Та моя первая встреча с Майклом случилась благодаря тому, что он был признателен моему отцу. Когда Майкл останавливался в отеле Palace, отец всегда относился к нему со вниманием – в этом заключалась его работа, а отец выполнял свою работу хорошо. Он всегда следил, чтобы любимый номер Майкла был свободен к его приезду. Если Майкл хотел танцевальное покрытие в комнате, отец проверял, что его вовремя установили. Когда в отеле отдыхал Грегори Пек и Майкл пожелал с ним познакомиться, отец это устроил. Он контролировал безопасность входов и выходов для Майкла. Он был внимателен даже к мельчайшим просьбам, таким как, например, особая еда. Он очень старался, чтобы Майкл получал, все, что ему потребуется или захочется.

Майкл знал, что всем этим занимается мой отец, и в конце концов сказал Биллу Брею, что желает познакомиться с Домиником. Билл Брей организовал для них встречу. Когда они немного узнали друг друга, отец нашел Майкла чрезвычайно сердечным, любезным и скромным человеком. В то же время, уверен, и Майклу было комфортно с моим отцом, потому что он видел, что интересен Доминику не из-за своей знаменитости. Отец не благоговел перед его славой. Люди всегда испытывали к отцу расположение за его искренность. Вся его манера поведения показывает, что он видит в людях людей. Он слушает, не вынося суждений, и помогает, не ища личной выгоды. В мире Майкла такое отношение встречается редко, поэтому он начал видеть в моем отце друга. Он не стал просить ничего из обычного списка развлечений, которых желали звезды,– вместо этого он захотел побеседовать с Домиником и узнать его как человека. Сам отец не искал такой близости с важными персонами, проживавшими в отеле. Это Майкл инициировал дружбу, и конечно, отец был польщен такой честью, хоть она и была вполне заслуженной. Дружба крепла и постепенно переросла в товарищество, преданность и доверие на всю жизнь.

Конечно, для меня в четыре года встреча с Майклом Джексоном не значила ничего особенного. Я понятия не имел, кто он такой. Я не знал, что такое Thriller, лунная походка или Jackson 5, и даже если бы кто-то рассказал мне, едва ли проявил бы интерес. Я не особенно увлекался телевизором, а музыку слушал только ту, что мама ставила в машине. Я был самым обычным малышом из Нью-Джерси – ну, не считая, разве что, галстука-бабочки. Мы с другом Марком Дельвеккио строили крепости у дороги и обстреливали проезжающие машины водой из пистолетов. Я обожал гонять мяч, играть в лесу, лазать на деревья и вымазываться в грязи. Я любил игры на воздухе. Я был счастливым и беззаботным. Мне нравился любой новый человек, проявлявший интерес к моим интересам. У меня не было предубеждений, и я не выносил суждений. Майкл был другом моего отца и на пару десятков лет старше меня, но когда он обращался ко мне, он говорил не как взрослый говорит с ребенком. Он разговаривал со мной, как друг говорит с другом. Мы вместе играли, и долгое время эта простая основа служила достаточным базисом для нашей дружбы.

Две-три недели спустя после нашей первой встречи отец привез меня, моего младшего брата Эдди и нашу беременную маму в отель, чтобы снова встретиться с Майклом. Это были единственные два раза, что я видел его, перед тем как однажды ночью, когда меня уже уложили спать, в нашем доме в Хоторне, Нью-Джерси, раздался звонок. Хоторн был скромным городишкой, и мы жили в маленьком доме. У нас с братом была на двоих одна спальня с двумя кроватями, разделенными маленьким комодом. Я помню, как лежал в постели, гадая, кто это может звонить в дверь посреди ночи. Было слышно, как отворилась боковая входная дверь, и мгновения спустя к нам в комнату заглянули родители. С ними пришли двое мужчин: один из них – Билл Брей, второй – Майкл Джексон.

Ночной посетитель в нашем доме был явлением редким и исключительным. Мы с братом вскочили поприветствовать гостя, и я бросился доставать нашу впечатляющую коллекцию Детишек с Капустной Грядки и карточки «Малышей из мусорного бака», чтобы показать их Майклу. Потом родители велели нам продемонстрировать, как мы учимся играть на пианино. Я не проявил большого энтузиазма, но наиграл мелодию из «Звездных Войн» и «Für Elise». Брат Эдди, который в свои три года уже был более состоявшимся музыкантом, чем я, сыграл тему из «Огненных колесниц». Майкл был восхищен нашим выступлением.

Наверное, было бы преувеличением сказать, что в том возрасте я уже распознал в Майкле что-то необычное, отличавшее его от остальных известных мне взрослых, однако когда он в следующий раз навестил нас, я пожаловал ему то, что считал бесценным даром и одной из величайших ценностей: свою коллекцию карточек «Малышей из мусорного бака». Сначала он отказался принимать подарок, сказав: «Я не могу взять твои карточки!» Но я видел, как очаровала его коллекция, поэтому настоял: «Нет-нет, я хочу, чтобы они были у тебя». Это был мой первый подарок Майклу, и он хранил его всю жизнь (в своем бардаке под названием «гардероб» в Неверлэнде).

С тех пор визиты Майкла стали обычным делом. В то время он бы в турне с Джексонами в поддержку альбома Victory, поэтому часто бывал в Нью-Йорке и взял за правило в каждый свой визит навещать нас. Почему Майкл это делал? Почему самый занятой человек в шоу-бизнесе начал выделять время на с виду ничем не примечательную семью? Наверное, для него мы олицетворяли что-то, чего при всей своей славе он был лишен, и чего, может быть, ему где-то не хватало. Близкая дружба с моей семьей означала, что он мог сбежать в тихий зеленый пригород Нью-Джерси и хотя бы недолго пожить обычной жизнью с обычной семьей.

Что же касается времяпрепровождения с детьми и интереса к игрушкам и мультикам, то для Майкла в этом не было ничего сексуального. Когда он проводил время с детьми, он мог быть собой. Он всю жизнь находился под светом софитов, и люди из-за этого смотрели на него иначе. Но детям было все равно, кто он. Мне – точно было все равно.

В рамках того тура Джексоны дали три концерта на стадионе Giants, и родители сводили нас с Эдди на все три. В начале первого концерта, когда Майкл запел, я взглянул на отца и спросил: «Это тот же Майкл Джексон, который приходит к нам домой?» Тогда я впервые осознал, что в этом приятном человеке, разделявшем мою любовь к мультикам, Детишкам с Капустной Грядки и игрушкам, может быть, есть что-то по-настоящему выдающееся. На сцене он преобразился. Он больше не был похож на нашего друга Майкла. Это был Майкл-суперзвезда.

Время концерта для такого маленького мальчика, как я, было поздним, и мама с папой к таким вещам относились строго. Однако места в ложе на концерт Майкла Джексона были далеко не рядовым событием, и родители хотели подарить нам с Эдди как можно больше памятных впечатлений. Может быть, Майкл был величайшей звездой в мире, и может быть, им льстило состоять с ним в тесных отношениях, но их родительскими решениями двигало совсем не это. Они не были ослеплены Майклом. Да, было здорово узнать его ближе и проводить с ним время, и это было важно. Но по большей части, посещение концертов и остальных мероприятий, на которых мы в итоге побывали вместе с Майклом, было мотивировано дружбой. Это то, что мои родители делали бы для любого человека, которого любят. Отец ценил в Майкле не славу и знаменитость, а его улыбку, искренность, человечность. Он был тронут тем, что Майкл – суперзвезда в мире шоу-бизнеса – завел настоящую дружбу со всей нашей семьей. Моя мать, преданный и отзывчивый человек, узнав Майкла, начала оберегать его и испытывать к нему материнские чувства, так же, как испытала бы к любому доверенному и любимому другу. Она всегда была рядом, особенно когда со временем стала чувствовать, что он нуждается в ее верности и поддержке.

Мои родители придерживаются активной жизненной позиции. Двери их дома всегда открыты для мира, и каждый переступивший порог находит в этом доме тепло и уют. Такие уж они люди. Доминик Касио, мой отец, вырос в южной Италии. Он жил между Палермо и Кастельбуоно – маленьким городком, который я упоминал ранее. Эта деревушка – особое место, где людям не нужно много зарабатывать, чтобы знать цену важным для них вещам. Любовь, семья, религия, еда – вот удовольствия, которые ценятся в Кастельбуоно. Знаю, звучит как клише из фильма о романтике солнечной живописной Тосканы, но такие места действительно существуют. Мой отец вырос там, и хотя мать родилась в Нью-Йорке, ее семья тоже родом из Кастельбуоно.

Когда я рос, на наших воскресных ужинах всегда собиралось больше гостей, чем наша ближайшая (хотя и быстрорастущая) семья. Еще до того, как родились все пятеро детей, для моей матери было обычным делом готовить почти на двадцать человек. Наш дом в Нью-Джерси походил на отель: в нем постоянно появлялись какие-то люди, оставались на ужин, жили у нас днями, неделями, а иногда и месяцами. Неудивительно, что отец был так успешен в Hemsley Palace, – после многолетнего опыта управления нашим «Касио-Палас». Мои родители были центром своих семей и всегда собирали родственников на совместные обеды. Семья для них была на первом месте, и они привили детям такие же ценности.

Думаю, Майкл распознал наши ценности с самого начала. Ему уже было легко с моим отцом, и, познакомившись с остальными членами семьи, он, должно быть, увидел, что в душе мы – сердечные, честные люди, у которых нет иных мотивов, кроме как жить своей жизнью и жить счастливо. Это лучшее объяснение, какое я могу найти тому, почему Майкл влюбился в мою семью: мы никогда не видели в нем Майкла Джексона-суперзвезду. Мои родители не учили своих детей думать о людях в таких категориях. Мы уважали талант и успех Майкла и требования, которые они на него налагали, поэтому приспосабливались к его нетрадиционному расписанию.
Мы шли на компромиссы в логистике, но никогда не изменяли себе и не воспринимали его как-то по-особенному. То есть, откровенно говоря, мне важнее всего было то, что он – взрослый, которому нравятся Детишки с Капустной Грядки и мультики. Черт с ней, с суперзвездностью: вот это было круто!

***

Следующие несколько лет такие отношения и сохранялись у нас с Майклом. Если поздно ночью раздавался звонок, мы с Эдди знали, что это он. Мы просыпались, бежали к нему обниматься и показывать свои новые игрушки и выученные фокусы. Вся семья разговаривала одновременно, приветствуя его как любимого родственника, прилетевшего издалека поздним рейсом.

Я никогда особенно не любил спать. Часто по ночам я шатался по дому, шпионя за родителями и исследуя темные загадки мира взрослых. Но время от времени я восполнял потерянные часы, отключаясь намертво. Вероятно, это была одна из таких ночей, когда звонок в дверь не разбудил меня. Вместо этого, открыв глаза, я обнаружил прямо перед своим лицом издающего звуки шимпанзе. С хладнокровием, которое сейчас вспоминаю с удивлением, я предположил, что это всего лишь сон, и спокойно наблюдал, как шимпанзе перепрыгнул на кровать Эдди, чтобы разбудить и его. Потом я осознал, что в нашей маленькой спальне столпились Майкл, Билл Брей, родители и еще один человек – как я позже узнаю, Боб Данн, тренер обезьяны. Время было за полночь, и шимпанзе, в тот момент пугавший моего брата, был легендарным Бабблзом, любимым питомцем Майкла.

По мере того, как Майкл становился привычной частью моей жизни, я узнавал больше о нем и его музыке. Как-то в первые месяцы, вскоре после знакомства с ним, я заявил воспитательнице в детском саду: «Я умею играть на пианино. Сейчас я буду играть “Thriller”», и начал стучать по клавишам в уверенности, что моя интерпретация «Триллера» впечатлит класс. Но воспитательница сказала: «Отойди от пианино, ты его сломаешь!»

Примерно год спустя, когда я учился в первом или втором классе, нам дали задание принести в школу что-нибудь важное, о чем можно рассказать историю. Я все не мог придумать, что же принести, пока мама не предложила взять фотографию Майкла. Хотя я по-прежнему воспринимал его как своего друга, я начинал понимать, что люди знали Майкла как кого-то большего, как человека, которого я видел выступавшим на огромной сцене стадиона Giants в свете прожекторов и под гром аплодисментов. И я взял в школу фотографию – ту самую, что была сделана в первый день, когда я познакомился с ним. Мальчик, который выходил передо мной, прошел по классу, показывая ученикам плюшевого медведя. Он рассказал, как зовут медвежонка и чем он особенный. (Простите мне, что я не запомнил подробностей.) Потом встал я и сказал: «Это фотография Майкла Джексона. Он мой друг. Он – певец и артист». Учительница возраста лет шестидесяти подозвала меня к столу и попросила взглянуть на снимок. Вид у нее был слегка изумленный.

– Это настоящее фото? – спросила она.

– Да, настоящее, – ответил я.

Тогда она объявила:

– Класс, это Майкл Джексон. Он очень, очень известный певец.

И хотя я не вполне понимал, почему, я испытал прилив гордости.

***

Когда Майкл жил у нас, одним из его любимых занятий было помогать маме убираться в доме. Он обожал пылесосить. Он рассказывал нам, что в детстве они с братьями и сестрами пели, проводя уборку. Один из братьев пел первый куплет, второй придумывал B-секцию, а третий сочинял припев или, как Майкл его называл, «хук». Потом кто-нибудь из братьев пел второй куплет, а кто-то еще – связующую часть. Так они придумывали отличные вещи, пока убирались. Во всяком случае, если верить его словам… Я всегда подозревал, что эта история была хитрой уловкой, чтобы мотивировать нас с братом работать. Наши кровати заправляла мама, и в комнате убиралась мама. В этом смысле мы были избалованы. Но Майкл всегда настаивал, чтобы мы ей помогали.

– Вы даже не представляете, какая ваша мама особенная, – говорил он нам. – Однажды вы поймете.

Майкл признавался, что наша мама, Конни, напоминает ему его собственную мать, Кэтрин. Никогда не забуду случай, когда я разозлился на мать и накричал на нее. Майкл резко отчитал меня, сказав: «Никогда не смей говорить так с матерью, никогда! Она тебя родила. Если бы не она, тебя бы здесь не было. И она умрет за тебя. Ты обязан уважать свою мать». Будучи итальянцем, я и так был научен уважать мать, но выговор Майкла придал старому наставлению дополнительный вес, и я принял его слова близко к сердцу.

Больше всего, помимо доброго и заботливого сердца, в моей маме Майкл ценил ее стряпню. Каждый раз, придя к нам в гости, он умолял ее приготовить на ужин фаршированную индейку с картофельным пюре, бататом и клюквенным соусом. Майкл обожал клюквенный соус. И неизменно персиковый пирог на десерт: о персиковом пироге Майкл говорил так, что можно было подумать, будто речь о втором пришествии.

У моего отца и дяди Алдо был ресторан под названием «Aldo’s». Когда мы приводили туда Майкла, мы обедали в приватной комнате, чтобы ему было комфортно и он мог спокойно поесть, не испытывая на себе посторонних взглядов. Но где бы мы ни ели – дома или в «Aldo’s», быть с Майклом казалось нам совершенно естественным. Забавно то, что никто из нас никогда толком не говорил о нем с другими людьми. Мы любили его, но в то же время всегда оберегали. Он был одним из нас.

ГЛАВА 3. ПРОЩАЙ, НОРМАЛЬНОСТЬ
http://myfriendmichael.livejournal.com/1052.html

В нашем новом доме во Франклин Лейкс, штат Нью-Джерси, влияние Майкла проявилось с еще большей силой. Моему отцу нравились каменные статуи, украшавшие Неверленд, и он пошел и купил похожие, чтобы оформить наш задний двор. Отец любил классическую музыку, которая постоянно звучала на территории Неверленда, и всё на том же заднем дворе он установил акустическую систему, динамики которой были стилизованы под камни. Майкл записал для нас CD-диск с музыкой из Неверленда, и вскоре классические композиции стали постоянными спутниками нашей жизни. Было бы забавно, если бы мой отец еще и завел домашнего питомца - шимпанзе, но так далеко он не зашел.

По словам наших родителей, мы переехали во Франклин Лейкс из-за школы, но все что меня заботило - была футбольная команда. Я становился старше, и меня считали уже  одним из лучших игроков Хоторна.  Другой парень, Майкл Пикколи, был лучшим игроком во Франклин Лейкс. На протяжении всего детства ребята из моей команды и команды  Майкла Пикколи  провоцировали  гипотетическое  соперничество между нами. Мы никогда не встречались, но знали, что вряд ли понравимся друг другу. А теперь я вторгся на его территорию, и хотя  только перешел в восьмой класс, тренер планировал  ставить меня на игры со старшеклассниками. Майк был со мной в одном классе, и его так же должны были привлекать к этим матчам. Мы  играли бы в одной команде.  Об этом ходило множество разговоров в футбольном мире. По крайней мере в футбольном мире северного Нью-Джерси.

Это и являлось на тот момент самыми большими проблемами в моей жизни. А потом, прямо накануне начала школьных занятий, до нас дошли новости, полностью затмившие все мои тревоги, связанные с футболом.  В тот день я заглянул в прачечную в поисках рубашки, и моя мама, оказавшаяся там, попыталась что-то сказать, осеклась и, наконец, спросила:

- Ты знаком с мальчиком по имени Джорди?

- Ага, он, по-моему, классный. Мы как-то зависали вместе  в Неверленде, - ответил я. В течение нескольких секунд она обдумывала мои слова, и я видел, что она колеблется. В конце концов мама выпалила:

- Что ж, он обвиняет Майкла в растлении.

Она выговорила эти слова  неловко,  будто никогда не произносила их раньше. Вполне возможно,  так оно и было. Я видел, что мама очень расстроена, но даже не понимал до конца смысла слова «растление». Когда я спросил, она отвернулась к стиральной машинке и, будто не замечая мой вопрос, быстро проговорила: «Майкл когда-нибудь делал что-либо неподобающее по отношению к тебе или тем, кого ты знаешь?»

- Мам, ты о чем? - спросил я, вдруг замечая, что она плачет.

- Я так переживаю за Майкла, - проговорила она.

Глядя на выражение ее лица, я понял - моего друга обвинили в том, что он сделал нечто очень плохое по отношению к Джорди. Я пребывал в абсолютном шоке: сама эта идея не имела для меня ни малейшего смысла. Я провел много времени с ними обоими, и во время моего пребывания в Неверленде Джорди никогда не оставался в комнате Майкла вместе с нами. Ни разу. Никогда я не видел ничего, выходившего за грань допустимого, и  ни на секунду я не могу допустить мысль, чтобы что-то подобное имело место. Кроме того, действия Майкла по отношению ко мне или Эдди  никогда даже близко нельзя было охарактеризовать как «неподобающие». Вся эта история была совершенно невероятная и неправдоподобная; я просто не мог представить себе Майкла в роли растлителя. Как не мог я представить, чтобы Джорди  выдвинул подобные обвинения.

- А с Майклом будет все в порядке? - спросил я.

- Да, все будет хорошо, - ответила мама.

И пока эти тревожные новости распространялись, я никак не мог выбросить из головы одну вещь, которую  Джорди рассказал мне о своем отце во время нашей совместной поездки в Диснейленд и потом еще раз уже на ранчо. Джорди был открытым и добрым мальчиком, и у меня не было ощущения, что он что-то утаивает. В тот вечер, когда мы ездили в магазин игрушек Toys “R” Us, он поделился со мной, что его отец - дантист и амбициозный сценарист по имени Эван - питает в высшей степени невероятную зависть по отношению к Майклу. Он проговорился, что отец полагал, будто  близость Майкла к Джорди и остальным членам семьи выглядит ненормально, и что эта дружба становится проблемой для семейства Чендлеров.  Обдумывая его слова  в свете новых событий, мне припомнилось, как Джорди рассказывал об ужасном взрывном характере Эвана, о том, как тот кричал и расшвыривал вещи в моменты расстройства и гнева.

Оглядываясь назад, нетрудно понять, что Майкл в какой-то момент стал своего рода отеческой фигурой для Джорди, его  матери  он был очень симпатичен, и это действительно скорее всего способствовало усугублению семейных проблем.  Но в тот момент я не мог осознать этой стороны происходящего. Все что я знал, заключалось в моей абсолютной уверенности: обвинения в адрес Майкла ложные, а кто за ними стоял – Джорди или же его отец – не имело никакого значения.

Мама услышала об этих обвинениях из теленовостей. Через несколько дней моим родителям удалось связаться с Майклом, который все еще гастролировал с мировым туром в поддержку альбома “Dangerous”. В своем сообщении они передали, что на все сто уверены в его невиновности, и заверили - если они ему понадобятся, он может полностью рассчитывать на их дружеское плечо. Во время гастролей Майкл всегда пребывал в некой изоляции, и час спустя он прислал ответ факсом. В те дни факс был незаменимой вещью – такая примитивная форма обмена текстовыми сообщениями – и наша семья с помощью него начала переписываться с Майклом, пару раз в день отсылая ему дурашливые рисунки и маленькие послания.

Поначалу Майкл говорил моим родителям, чтобы те не беспокоились за него. Он сказал, что цель этих обвинений обычное  вымогательство, и просил, чтобы они не верили всему, что говорится в новостных выпусках. Необходимости пускаться в подробности у Майкла не было. Мои мама и папа уже знали правду. Они верили Майклу  вопреки  мнениям целого мира, который осуждал его с невероятной яростью, что было настолько же невежественно, насколько и жестоко.

  Тем временем мы с Эдди начали посещать нашу новую школу – отличную школу, ради которой наши родители и переехали в этот район. Но спустя всего неделю или две после начала  учебного года, еще даже до того как у меня появился шанс взглянуть на этого Майка Пикколи и его хваленые  футбольные навыки, раздался неожиданный телефонный звонок от Билла Брея. Он передал моим родителям, что Майкл приглашает всю нашу семью присоединиться к нему во время гастролей в Тель-Авиве.

У мамы был хлопот полон рот с моим братишкой Домиником, которому тогда было 6; сестренкой Мари-Николь, которой было 3; и малышом Альдо. Она никак не могла полететь в Израиль.

Все понимали, если  я и Эдди уедем, мы пропустим занятия в школе, а это, безусловно, имело большое значение для наших родителей. Но во-первых и в-главных,  у нас был друг, и он нуждался в нас. Кроме того, это была не просто мелкая местная сплетня. Это было событие мирового масштаба. И за счет невероятной известности Майкла Джексона,  вред от ложных обвинений, которые уже разнесли по всему земному шару,  возрастал в геометрической прогрессии. Мои родители осознавали, что негативные последствия  этого скандала могут оказать разрушительное действие как на карьеру Майкла, так и на всю его жизнь. И еще они знали, что наше с Эдди присутствие сможет хоть как-то его подбодрить.

И вот, на следующий после звонка день, мой отец, Эдди и я сели в самолет. Мы летели первым классом в Израиль.

Наше прибытие в Тель-Авив было тщательно организовано. Машина забрала нас из аэропорта и повезла через город. Затем в заранее подготовленном месте  водитель подъехал к тротуару и сказал, что теперь мы должны пересесть в другой автомобиль. Мы вышли из нашей машины и сквозь толпу поклонников нас проводили в машину Майкла. Первое, что я сделал, как только влез туда, это крепко обнял его и сказал: «Не волнуйся, мы приехали ради тебя и пройдем через все это вместе».

Майкл улыбнулся и произнес лишь: «Спасибо». Но позже отец поделился со мной, как тот благодарил его за наш приезд. Майкл сказал ему, что никогда не забудет эту поддержу и что пронесет дружбу с нашей семьей через всю свою жизнь.

Так как у Майкла был свободный день, следующие несколько часов мы провели, осматривая местные достопримечательности, а нашим гидом был глава охраны Элизабет Тейлор.

И хотя день был тщательно распланирован, все же не обошлось без пары происшествий. К примеру, когда мы подъезжали  к Стене Плача, самое настоящее людское море вдруг окружило нашу машину. Поклонников было не меньше трех сотен. Некоторые прильнули к окнам, пытаясь сквозь тонированные стекла  разглядеть нас;  другие размахивали подарками для любимого артиста, которые они принесли с собой.  В небе кружили вертолеты. Ничего подобного я ранее никогда не видел. Все эти люди были здесь только ради Майкла. Нам не повезло, так случилось, что мы прибыли прямо ко времени общей молитвы, став  причиной, мягко говоря, довольно большого перерыва.  Майкл и понятия не имел, что это священное время дня, тем не менее уже на следующее утро вся утренняя пресса  набросилась на него, обвиняя в проявлении неуважения.

Вернувшись в отель, мы с Эдди торчали в номере Майкла, отвлекая и подбадривая его, и смотрели старые фильмы на лазерных дисках. Мой отец периодически заглядывал, проверял все ли в порядке и снова уходил к своему приятелю Биллу Брею.  Когда мы смотрели фильм Брюса Ли «Выход дракона», Майкл вдруг поднялся и стал изображать разные приемы  каратэ, подражая Брюсу. Он рассказывал нам о каждой детали фильма, комментировал технические моменты всевозможных кадров и объяснял, почему он так боготворит Брюса Ли. Через года я вижу Майкла, внимательно изучающего номера великих шоуменов: от Брюса Ли и Чарли Чаплина до Джеймса Брауна, Фрэнка Синатры, Джеки Уилсона, Three Stooges и Сэмми Дэвиса-младшего.  Майкл имел уникальный дар объединять  разные приемы, взятые от его кумиров, и перекладывать все это на язык танца. То же самое он проделывал в тот день с фильмом Брюса Ли. Шляпа, перчатка, походка – все это он взял от Чарли Чаплина. В  номере на песню “Billie Jean” есть один момент, когда Майкл двигает шеей вперед и вбок, а затем нагибается и совершает странные шаги – это движение он нашел, наблюдая за перемещениями тиранозавра Рекса в фильме «Парк юрского периода».

     Когда фильм закончился, Майкл сказал: «Брюс Ли был настоящим мастером. Никогда не будет никого, подобного ему. Чем бы вы ни занимались, вы должны совершенствовать свое мастерство. Будьте лучшими в своем деле».

Даже в тот трудный период Майкл открывал мне глаза, хотя я тогда и не осознавал этого в полной мере.  Он учил меня смотреть на вещи более широко и глубоко, чем я привык. Постепенно, просматривая  любое выступление, вместо того чтобы  бездумно впитывать лежащее на поверхности, я начинал анализировать элементы искусства, заложенные в его основе.

Но наше общение с Майклом не ограничивалось только изучением тонкостей поп-культуры. Следующей остановкой тура стала столица Турции, Стамбул, где мы поселились в огромном и очень красивом номере отеля. Всякий раз когда мы с Эдди проводили время у Майкла, все заканчивалось играми, подушечными боями и прочей ерундой, но в тот конкретный день в его глазах зажегся особый озорной огонек, и он почти шепотом объявил: «А давайте разгромим номер!»

Идея всем показалась просто превосходной, и  прежде чем покинуть Стамбул,  Эдди, Майкл и я навели в номере отеля полный хаос. Мы расставили кушетки по всей комнате под странными углами друг к другу; криво развесили  картины по стенам;  засыпали весь пол лепестками роз. И хотя номер был действительно далек от первозданного вида, нас все еще нельзя было назвать «мастерами своего дела». И тогда Майкл нанес завершающий удар – он вернулся и воткнул в одну из картин столовую вилку.

На следующий день незадолго до концерта мы с Эдди сидели в гримерке  и наблюдали, как визажист  Майкла, Карен, готовила его к выходу на сцену. Майкл предупредил нас, что Билл Брей очень сердится.

- Билл собирается побеседовать с вами, парни, - произнес он. – Не следовало нам громить номер. Я сказал ему, что это моя вина, и он  должен будет обойтись с вами полегче, но все же готовьтесь к разговору.

Пока Майкл был на сцене, Билл Брей действительно появился и дал нам хороший нагоняй за то, что мы натворили.

«Думаю, вы не отдавали себе отчета в том, что теперь нам придется заплатить за тот урон, который вы нанесли, - сказал Билл, внезапно глядя на нас с высоты своего внушительного роста. – Мы не можем позволить себе оставлять номера отелей в таком виде. Это плохо отражается на  репутации Майкла». Билл припугнул, что отправит нас домой, и мы с Эдди расплакались. Я чувствовал себя так ужасно, будто это был конец света. Эдди был подавлен ничуть не меньше. Майкл дал ему прозвище «Ангелок», потому что он всегда изо всех сил старался быть хорошим и вежливым. Мы извинились перед Биллом. Мы действительно не хотели стать причиной проблем. Каждый из нас, включая Билла, знал, что инициатором разгрома был Майкла, но все же он хотел, чтобы мы тоже взяли на себя часть ответственности за наши действия.

Не знаю, намеренно ли Билл сделал это или нет,  тем не менее, тот суровый разговор  стал поворотной точкой в моей жизни. Именно этот момент положил начало моему инстинктивному стремлению защищать  Майкла и его репутацию, в случае необходимости даже от его собственных действий. Мы были детьми, это правда, но когда дело касалось некоторых его импульсивных поступков, порой нам приходилось становиться взрослыми. Нужно было каждый раз помнить о последствиях, которые могут повлиять на его имидж, даже когда сам Майкл не задумывался об этом.

По мере того как история с обвинениями семьи Чендлер развивалась, мы говорили с Майклом на эту тему только в тех случаях, когда он сам поднимал ее. Часто, упоминая случившееся, Майкл делал это в шутливом тоне, и я понимал - он все еще пытается осмыслить тот факт, что этот кошмар действительно происходит наяву.

- Я так много сделал для этой семьи, - говорил он.

Я почти всегда вторил ему гневными репликами, вроде: «Поверить не могу! Как он мог так поступить?»

- Ты не понимаешь, - произносил Майкл в ответ. – Я не виню Джорди. Дело не в нем. Во всем виноват  его отец.

Майкл простил Джорди. Он знал, что ребенок не стал бы по доброй воле так безжалостно нападать на него. Он был уверен, что все это исходило от отца. Позже, когда я стал старше, Майкл рассказал мне - Эван Чендлер хотел, чтобы он вложил деньги в фильм, который тот жаждал снять. И первоначально Майклу эта идея понравилась, но его советники были настроены против. Они бездумно и неосмотрительно отказали Чендлеру-старшему, и в итоге вышло так, что Майкл, вовсе не являясь инициатором  конфронтации,  вошел в число тех, кто отшил его. Он полагал, что именно это, более чем что-либо другое, и завело Эвана Чендлера. (Фильм, сценарий для которого он  написал, «Робин Гуд: мужчины в трико», был спродюсирован и снят Мелом Бруксом и вышел  в тот же год).

Майкл был крайне расстроен теми обстоятельствами, в которых  оказался, но он всегда держал себя в руках, когда мы были рядом. Он  помнил, что мы всего лишь дети, и очень тонко чувствовал, чтО мы можем вынести из этого опыта и какой эффект это может возыметь на наши жизни и на его собственную.

Настал момент, когда моему отцу пора было возвращаться к работе в ресторане и к нашей маме. Поначалу Майкл принял это, но когда настало время  отъезда, он пришел к отцу и расплакался.

- Знаю, тебе нужно вернуться к работе, - говорил он сквозь слезы. – Но, пожалуйста, я прошу тебя, пускай Фрэнк и Эдди останутся со мной.  Мне бы этого очень хотелось. Ты даже представить себе не можешь, насколько мне помог просто факт вашего  недолгого  присутствия рядом. Я обещаю тебе, Доминик, я позабочусь о них и буду присматривать за ними как за родными детьми.

Мы уже пропустили неделю занятий в школе. И если  останемся с Майклом, мы будем путешествовать из страны в страну, завершим европейскую часть турне и затем отправимся в Северную и Южную Америку. Мы не вернемся домой до самого декабря.

Пропуск такого количества занятий ради концертного тура было действительно большим делом, и моим родителям с большим трудом далось это решение. Отец видел, насколько Майкл был одинок. У него не было семьи или друзей, которые сопровождали бы его на гастролях, только команда. А ведь он имел дело,  вероятно, с самыми гнусными обвинениями, с которыми только может столкнуться невиновный человек, не важно – известный или нет.

Единственной вещью, которая никак не влияла на решение мамы и папы, были сами обвинения, выдвинутые против Майкла. Люди могут осудить и оспорить решение моих родителей отправить двух маленьких мальчиков  и позволить им оставаться наедине с человеком, которого подозревали в совращении другого ребенка. Но для нас само предположение, что рядом с Майклом мы можем находиться в опасности, было совершенно абсурдным. Отец и мама были уверены, что он невиновен. Они знали его достаточно хорошо, дружили с ним долгие годы, и для них он был членом семьи.

Несмотря на то что мои родители отдавали себе отчет, насколько странным он казался окружающим, они хорошо понимали своеобразные черты характера и манеры Майкла. Они смотрели на них с его точки зрения, и с этого угла казалось, что во всем этом есть определенный смысл.  Когда Майкл надевал хирургическую маску, люди думали, что он скрывает следы очередной пластической операции. В реальности же в самый первый раз он лишь пытался защитить себя от  простуды перед выступлениями; а затем  обнаружил, что, одевая маску, он чувствует, будто скрывается и делается менее узнаваемым, (хотя на самом деле это только привлекало к нему еще больше внимания). И в конце концов  Майкл превратил обыкновенную хирургическую повязку  в своего рода модный аксессуар; его шелковые маски стали шить на заказ. Когда его сфотографировали в барокамере, тут же пошли слухи, будто он спит в ней. В реальности он пожертвовал эту камеру в ожоговое отделение местной больницы. Естественно иногда Майкл просто чудачил и шутил, но мотивы для такого его поведения никогда  не были настолько странными, насколько окружающие поспешили сделать  вывод.

Для нас Майкл был самым забавным и милым и веселым другом, какого только можно было вообразить. С моими родителями он был застенчивым, добрым, абсолютно зрелым, блестящим и начитанным человеком с интересной, вдумчивой позицией. Мои родители проводили целые вечера в разговорах с ним, узнавая у него много нового. Они считали, что он оказывает на нас хорошее влияние.

Кроме всего прочего, мама и папа знали, какой Майкл на самом деле. Они знали о том, насколько ответственным и любящим он был, и абсолютно доверяли ему, его персоналу и  сотрудникам охраны. Отец уже провел достаточно времени с нами во время турне, поэтому он был лично знаком  с командой и знал примерный график. Также у него были близкие и доверительные отношения с Биллом Бреем, который руководил охраной. За много лет между ними был достигнут высокий уровень доверия и уверенности, что мы будем в безопасности.

Мой отец  с большим трепетом и жаром  опекал свою семью. Мы значили для него все, и он никогда бы не поместил нас в потенциально опасную ситуацию. Он придерживался позиции, что педофилов следует  не то что сажать в тюрьму, а сразу отдавать на съедение волкам (в конце концов, не забывайте, он родом с Сицилии). И если бы у него и мамы было хоть малейшее сомнение насчет невиновности Майкла, пусть самое крошечное, поверьте, ни я, ни мой брат не задержались бы там ни на минуту.

Я хочу, чтобы мои слова были предельно точны и ясны, так  чтобы любой прочитавший эту книгу понял: любовь Майкла к детям носила абсолютно невинный характер и была в корне неверно интерпретирована. Возникало ощущение, что люди не могли или не хотели увидеть и принять все положительные качества этого невероятного человека; они без конца задавались вопросами – ну как такое возможно, что величайший на свете певец и танцор  получает удовольствие, проводя целые дни с детьми? Как он мог писать и исполнять такие взрывные сексуальные, сложные песни и в то же время иметь абсолютно чистые и невинные отношения с детьми, которыми  постоянно окружал себя? Как он мог совершать столько эксцентричных поступков, которые казались ненормальными для окружающих – пластические операции, экстравагантные покупки, скрытность – и при этом не быть «ненормальным» в других, более обидных и непристойных смыслах?

Да, в Майкле сосуществовало несколько разных личностей. Так же как я становился иным человеком, в зависимости от того был ли я дома с семьей  или путешествовал с Майклом или возвращался в школу в Нью-Джерси. Мы все  надеваем подходящие маски, сталкиваясь с разными сторонами нашей жизни. И если разница между подобными субличностями  Майкла и казалась слишком разительной, то это лишь оттого, что вся его жизнь была более экстремальной, чем чья-либо еще.

Вследствие того тяжкого труда, с которым он столкнулся в детстве, и  стремления к совершенству, которым отличался его подход к музыке, Майкл страстно жаждал простоты и невинности, присущей юности – юности, которую он не смог по-настоящему прожить.  Он боготворил детство и все, что с ним связано; он дорожил им, и в особенности с помощью Неверленда  старался дать возможность другим людям прикоснуться к этому чуду. Но люди не понимали этого, и многие из них пришли к самому худшему из возможных заключений. Именно это непонимание и стало самой большой бедой в жизни Майкла. Он пронес его до самого своего конца. И поэтому здесь и сейчас я заявляю – я знал истинного Майкла Джексона. Я был знаком  с ним с самого детства.  И за все это время он не проявил себя никак иначе, чем просто замечательным, идеальным другом. Ни разу  он не совершил какого-либо  вызывающего подозрение действия; ни разу он не отпустил носящего сексуальный характер комментария. Мои родители были старше и мудрее, чем я и мой брат. Если уж на то пошло, у них и кругозор был шире, и видение глубже. И они доверяли Майклу безоговорочно.

Когда отец обсуждал с Биллом Бреем возможность нашего с Эдди дальнейшего присутствия в туре, тот ответил: «Да, Майкл  сейчас очень подавлен. А эти ребята, они помогают ему двигаться дальше». Мои родители знали, что мы станем серьезным источником комфорта для Майкла. Они связались с сотрудниками нашей школы, чтобы уточнить, сможем ли мы выполнять домашние задания с репетитором. И в конце концов мой отец произнес заветные слова: «Можете остаться».

Глава 4. Необыкновенный мир

http://myfriendmichael.livejournal.com/1325.html

Итак, я и мой брат поехали в турне с Майклом Джексоном. Родители прилетали в разные города на нашем пути, чтобы встретиться с нами, а мы все это время оставались с Майклом — путешествовали, смотрели концерты, отдыхали. Я уже знал Майкла как отца и друга. Ко времени окончания тура мне предстояло узнать его как артиста. Мне также предстояло глубоко сопереживать Майклу, будучи свидетелем битвы, в которую ему пришлось вступить в тот день, когда он был обвинен в растлении малолетнего. Эти обвинения преследовали его всю жизнь.

Прежде чем продолжится в Южной Америке, турне сделало семидневный перерыв в Швейцарии. Папа оставил нас в Гштааде, подруга Майкла Элизабет Тейлор предложила нам воспользоваться принадлежавшем ей шале. Гштаад оказался красивым городком в горах, по его улицам, среди прохожих, бродили коровы, качая большими головами и позвякивая колокольчиками.

В первый наш вечер в шале Элизабет Тейлор мы заказали куриный крем-суп из отеля «Palace», который находился на той же улице. Суп был таким вкусным, что мы стали заказывать его каждый вечер. В шале жила милая старушка, которая заботилась о нас. Она была маленького роста и немного по-стариковски болтлива, и мы забавлялись тем, что реагировали на ее доброту с преувеличенным энтузиазмом. Сжимали ее в объятиях и осыпали поцелуями до тех пор, пока она не начинала смущенно хихикать. Будь это суп или старушки — нам казалось, что впадать в крайности очень весело.

Гштаад дал нам прекрасную возможность отдохнуть от тягот турне. Городок был настолько мал и далек от остального мира, что Майкл мог, во всяком случае, поначалу, свободно прогуливаться по улицам, не прибегая к маскировке, и его никто не беспокоил. Для него это было редким удовольствием. В первый день мы все вместе бродили по городу, заглядывая в магазинчики, восхищаясь и комментируя все, что предлагал нам Гштаад. В какой-то момент мне пришло в голову коллекционировать складные ножи и зажигалки ручной работы. Полагаю, я что-то слышал о швейцарских военных ножах, но ума не приложу, почему я решил, что одного мне будет не достаточно. Как бы там ни было, как только я принял это решение, мы трое всецело посвятили себя его претворению в жизнь. К концу нашего пребывания в городе мы разыскали (а Майкл приобрел для моей коллекции) все имеющиеся в его пределах складные ножи. Что касается зажигалок, мне нравилось поджигать с их помощью клочки бумаги (я был не пироманом, нет - всего лишь мальчишкой-подростком). Позже, когда мы уезжали из Швейцарии, Билл Брэй попросил отдать ему зажигалки. Из соображений безопасности он не хотел, чтобы я брал зажигалки в самолет, поэтому он сказал, что они побудут у него. В итоге я никогда их больше не видел.

К несчастью, Билл Брэй скончался несколько лет назад. Местонахождение моих зажигалок осталось тайной, которую он унес с собой в могилу.

Я никогда не забуду, как во время нашего пребывания в Гштааде Майкл познакомил меня с новой музыкой. Мы всегда слушали музыку вместе. Всякий раз в музыкальном магазине я шел вслед за Майклом, чтобы видеть какие альбомы привлекают его внимание. Я так же видел, как он отслеживал популярные песни на радио, чтобы быть в курсе последних хитов. У него был сотрудник, единственной обязанностью которого было записывать самые популярные в разных странах мира песни недели и отсылать их Майклу.

Мы часами сидели в шале, поглощенные музыкой, а Майкл играл роль диджея, повторяя: «Вы должны послушать эту песню. А теперь послушайте вот эту группу». Мы прослушали Стиви Уандера и всех звезд студии Мотаун. Майкл заставил нас послушать песню Джеймса Брауна «Papa Don’t Take No Mess» – все четырнадцать минут. Мы слушали песню Bee Gees «How Deep Is Your Love» (я до сих пор убежден, что это величайшая песня всех времен). Потом Майкл представил нам Аарона Коупленда, которого считал величайшим композитором двадцатого века. Он познакомил меня с разнообразнейшими стилями – кантри, фолк, классикой, фанком, рок-музыкой. Благодаря ему я даже пристрастился к музыке Барбры Стрейзанд. Я влюбился в ее песню «People». Майклу нравилось засыпать под классическую музыку, особенно произведения Клода Дебюсси.

Я помню, как он включил записи группы, которая называлась «Bread» («Хлеб»). Я не обратил особого внимания на музыку – был слишком увлечен тем, что подшучивал над названием группы: «Хлеб? Что это за название? Может быть, добавить немного масла?» - и тому подобная чушь. Но как только я успокоился на минуту и прислушался, вместо того, чтобы язвить, эта группа стала одной из моих любимых. Я захотел узнать все, что только можно о группе «Bread». Да, «Хлеб» стал солью моей жизни  (прошу прощения за дурацкий каламбур).

Майкл часто повторял, что музыка универсальна. Он хотел сочинять мелодии, которые сможет напевать любой человек, и пока мы с ним путешествовали, я то и дело слышал, как люди, не говорящие по-английски, поют «Man In The Mirror», «Heal The World», и в последствие, «Stranger In Moscow». Майкл всегда говорил, что слова песен пишутся сами собой. Главное – мелодия. Музыкант, Брэд Баксер, ездил с нами в турне, и когда они вместе сочиняли музыку, Майкл повторял: «Брэд, играй на фортепьяно как пятилетний ребенок. Если ты сможешь сыграть мелодию, как ребенок, она будет жить вечно».

На второй день нашего пребывания в Гштааде пошел снег, но вечером, на закате, небо очистилось. «Пойдемте загадывать желания на звездах», предложил Майкл. Мы вышли во двор и улеглись на землю, глядя в потрясающе красивое ночное небо. Майкл, с оттенком таинственности в голосе, произнес: «Поосторожнее с желаниями – они непременно сбудутся».

Вдруг поблизости раздался шум. В углу двора показался человек. В доме, кроме нас, никого не было и никого не обрадовало это внезапное вторжение. В мгновение ока Майкл вскочил на ноги и начал кричать, чтобы отпугнуть незнакомца. Он бросил в него перчатку (Имей этот парень больше смекалки, он бы сбежал, прихватив перчатку, и сохранил бы ее для внуков).

Человек поднял руки и крикнул: «Нет, нет, все в порядке!» Оказалось, это безобидный рабочий, который пришел что-то проверить в доме. Но в тот момент мы увидели, что, несмотря на любовь к детским играм и увлеченность всем, что было связано с детством, Майкл считал, что несет за нас стопроцентную ответственность. Он был нашим защитником, и в этой роли никого и ничего не боялся.

Назавтра распространились слухи, что в шале Элизабет Тейлор остановился знаменитый гость, и в городе появилось несколько фанатов. Вечером они собрались около дома и начали петь песни Майкла. Мы подошли к окну и пообщались с ними некоторое время. В этом не было ничего странного: куда бы мы ни поехали, Майкл заговаривал со своими поклонниками. Ему было интересно, откуда они приехали, чем занимаются. Он любил их и, каким бы огромным ни было число поклонников, Майкл никогда не переставал видеть и уважать личность в каждом из них. Толпы фанатов, которые обнаруживали Майкла всюду, где бы он ни был, могли бы расстроить всякого, кто ценил уединение так, как Майкл, но он всегда находил способ проявить уважение, уделяя поклонникам еще больше внимания. Он был открыт людям так же, как и новому опыту, и это был еще один урок, который преподал мне Майкл.

Телохранитель из команды Билла Брэя, Уэйн Нэйджин, приезжал в город – следующий пункт турне - за день до того, как туда прибывали мы, чтобы урегулировать вопросы с транспортом, проживанием и безопасностью. Безопасность была важна. Dangerous был масштабным туром Майкла. Фанаты заранее узнавали о том, что он приезжает. Мы не могли путешествовать без сопровождения полиции. Куда бы мы ни приехали, путь от трапа личного самолета до гостиницы был забит толпами поклонников, как будто жизнь целого города остановилась, чтобы жители могли посвятить себя встрече Майкла Джексона.

В Буэнос-Айресе энергия поклонников, казалось, превзошла все пределы. Когда мы ехали из аэропорта, сотни человек бежали вслед за машиной, стучали в окна, пытались хоть на мгновение увидеть ЭмДжея, прикоснуться к нему. Прохожие на улицах махали нам всю дорогу, словно Майкл был Римским папой. Машина медленно двигалась сквозь толпу. Время от времени Майкл высовывал руку из окна и народ сходил с ума, люди кричали и даже падали в обморок от сознания того, что он был так близко.

Я поддразнивал Майкла, приговаривая: «Знаешь, эти люди падают в обморок вовсе не из-за тебя. Они теряют сознание из-за меня. Ты что, не слышишь, как они кричат: «Фрэээнк, Фрэээнк!» Майкл улыбался и подыгрывал мне со словами: «Да ладно, ты разве не знаешь, кто я?»

Майкл захотел походить по магазинам, но было очевидно, что сделать это и не попасть в гущу толпы поклонников невозможно. Он любил своих фэнов, но, разумеется, не мог общаться с ними постоянно. Ирония судьбы заключалась в том, что его любовь, желание общаться только усугубляли изоляцию. Майкл жил в этих условиях так долго, что они, казалось, никогда его не беспокоили, и я следовал его примеру. Мы развлекались, придумывая, как обойти ограничения. Часто для этого требовалась маскировка, но никакие солнцезащитные очки не могли помочь Майклу скрыть свое лицо. Тогда, в Буэнос-Айресе, мы с братом оделись как два чудака, нацепив забавные шляпы, очки и рюкзаки. Майкл, как всегда, непревзойденный, нарядился прикованным к инвалидной коляске священником.

Во время нашего похода по магазинам Майкл воспылал необъяснимой любовью к конной статуе Наполеона и начал с жаром торговаться с арт-дилером, стараясь выбить самую выгодную цену. Каким бы экстравагантным транжирой ни был Майкл, он получал истинное наслаждение, когда удавалось заключить выгодную сделку. Видеть, как он играет священника, покупая внушительного размера статую за шестизначную сумму… словом, я обожал эти безумные выходки.

Вернувшись в отель, мы с Эдди должны были делать задания, которые нам присылали из школы. Мы должны были выполнить их и отослать обратно. Учителя считали, что нам наняли репетитора и такой репетитор у нас, действительно, был… вот только мы не раскрывали его настоящее имя. Мы практически не сомневались в том, что в школе не поверят, что нашим учителем во время путешествия был Майкл Джексон. Однако, на самом деле, он отдавал этой работе всего себя. Конечно, мы не придерживались школьного расписания – иногда уроки начинались в полночь – но именно Майкл всегда садился и выполнял задания вместе с нами. Когда нам нужно было читать книги, Майкл читал нам вслух, а затем просил пересказать услышанное, спрашивая: «Итак, как зовут главных героев? Чего они хотят? Что это значит?» Так же, как заставлял нас думать над фильмами, которые мы смотрели, Майкл способствовал тому, чтобы мы иначе, чем привыкли, начали воспринимать домашние задания и относились к ним серьезно.

Майкл настаивал на том, чтобы помимо выполнения заданий, которые присылали из школы, мы вели дневник нашего путешествия.

«Документируйте это путешествие, - повторял он. – Однажды вы с удовольствием будете вспоминать о нем». В каждой стране он заставлял нас снимать то, что мы видели, узнавать о традициях той или иной страны и записывать увиденное и пережитое. Мы знакомились с разными культурами. Посещали детские дома и больницы. Мы с Эдди начали понимать, что живем в большом, многообразном мире. Только какое-то время спустя я поумнел настолько, чтобы почувствовать благодарность родителям за то, что они позволили нам приобрести этот опыт. Они понимали, что образование это не только чтение, арифметика и письменные упражнения. Они понимали, что нашим учителем будет сама жизнь.

Майкл мог быть нашим наставником, отцом и другом, но на сцене он превращался в другого человека. Мы ходили на все концерты во всех без исключения городах. Иногда я смотрел концерт в пижаме – это было в период, когда я полюбил всюду ходить в пижаме. Пока Майкл распевался, что занимало иногда часа два, мы с Эдди играли, смотрели мультфильмы, ели конфеты в фойе, которое было от пола до потолка забито сладостями. Когда наступало время Майклу выходить на сцену, мы обычно наблюдали происходящее сидя на стульях, которые стояли за кулисами. Иногда мы покидали свои места, чтобы посмотреть шоу на мониторе или поболтать с гримершей, Карен, и костюмером, Майклом Бушем. Но, как правило, каждый вечер я смотрел концерт очень внимательно.

Шоу никогда не надоедало. Я внимательно наблюдал за тем за тем, что делает Майкл, следил за танцорами, которые его боготворили, я видел реакцию публики, что всегда завораживало меня. В каждом городе концерт Майкла вызывал необыкновенный восторг. Для простого парнишки из Нью Джерси видеть такой выброс энергии было в новинку. Я осознал, что люди могут объединяться, разделяя общие мысли и эмоции, не говоря друг другу ни слова. Майкл и его музыка обладали особой силой, которая меняла людей и соединяла незнакомцев. Концерты Майкла вызывали у меня ощущение, что мир стал меньше, теплее и гармоничнее.

Мне очень нравилось наблюдать за фэнами из-за кулис: множество людей кричали, плакали, падали в обморок, жадно ловили каждое движение своего идола. Я сидел там и думал: это богоподобное существо, которому они поклоняются – тот же парень, который помогает мне делать уроки. Нередко я задавался вопросом, как получается, что в первом ряду на каждом концерте, в каждом городе стоят одни и те же люди. Откуда у них средства на то, чтобы бросить работу и повседневные заботы и следовать за артистом из одного города в другой? Те из нас, кто был частью турне, летали из страны в страну на шикарных частных самолетах, но как этим фэнам удавалось добраться до города и успеть на концерт? Среди них был один поклонник по имени Джастин, которого мы называли Вальдо, в честь персонажа детской книги «Где же Вальдо?», потому что, если приглядеться, его можно было найти в любой толпе.

Последней песней шоу была «Heal The World», и всякий раз, когда Майкл исполнял ее, к нему на сцену выходили дети, одетые в национальные костюмы разных стран мира. Мы с братом откапывали костюмы разных народов, натягивали их прямо поверх одежды и выходили на сцену вместе с остальными детьми. Мы придумали дурацкий танец, который назвали «Хаус», потому что на этот танец нас вдохновил Скотт Шаффер, слуга Майкла, которого прозвали «Хаусом». Нам нравилось подшучивать над Хаусом. Мы стучали в дверь его гостиничного номера со словами: «Хаус, у нас к тебе дело». Он открывал дверь, и мы бомбили его подушками. Поверьте, это очень смешно, когда вам тринадцать.

Увидев как Хаус танцует, мы создали совершенно уникальный танец, на который нас вдохновила его техника. Перед началом концерта мы обычно говорили: «Хаус, сегодня вечером мы исполним для тебя танец твоего имени». И вот, недолгое время спустя, Майкл, Эдди и я исполняем этот танец на сцене – он заключался, главным образом, в том, чтобы переминаться с ноги на ногу в абсолютно идиотской манере. Одно дело – видеть, как на сцене странно танцуют два подростка, но что мне по-настоящему нравилось – это то, что Майкл, величайший в мире танцор, забывал на время о многочасовых репетициях, чтобы исполнить такой глупый танец на виду у десятков тысяч людей. И все ради того, чтобы рассмешить одного парня.

Как бы ни были смешны эти шутки для своих, ни один фрагмент шоу не мог сравниться с тем моментом, когда Майкл исполнял «Billie Jean». Майкл был моим другом. Он помогал мне делать уроки. Мы дрались подушками. Но когда он пел «Billie Jean», превращение вызывало трепет. Едва услышав звук ударных, я практически впадал в транс, пожирая глазами каждое движение Майкла.

Блистательным исполнение Майклом этой песни было отчасти потому, что оно казалось простым, не требующим особых усилий. Но я видел, что за этой простотой скрывается глубокое понимание Майклом того, что такое композиция и как надо рассказывать истории. Исполняя любую из своих песен, Майкл четко понимал, что именно он хочет показать, довести до зрителей, что намеревается дать им. Во время выступления это стремление пропитывало каждую частичку его существа; он сам становился песней. Лучше всего это видно на примере «Billie Jean», но это есть и в «Thriller». Помимо музыки, танца, вокала, публики на стадионе, присутствовало ощущение энергии и волшебства, оно пронизывало отдельные элементы представления. Результат превосходил каждое из слагаемых, он был масштабнее и уникальнее, чем все, что кто-либо, включая меня, мог себе представить. Публика чувствовала, насколько великолепным было представление Майкла. Каждый момент исполнения «Billie Jean» вел к этому единственному мгновению, словно все предыдущие исполнения Майклом этой песни были лишь подготовкой к тому, чтобы явить ее публике именно в этот вечер. Майкл и его искусство были единым целым.

Это превращение было искусством, в котором Майкл практиковался и которым овладел в совершенстве. Он говорил мне: «Если ты хочешь что-то сделать, сказать или показать миру — вообрази это и оно обязательно станет реальностью». Майкл проповедовал о том, что нужно использовать энергию вселенной задолго до того, как были опубликованы книги вроде «Секрета». Он говорил, что я могу достичь чего угодно, если верю в это. Я стараюсь применять эту философию ко всем аспектам своей жизни. Зная, чего хочу, я полностью представляю себе конечный результат. Таким образом, вся энергия, которую я прикладываю, двигаясь к цели, помогает мне сфокусироваться и смотреть в правильном направлении: на конечный результат.

“Billie Jean” первоначально носила название “Not My Lover”. Куинси Джонс, сопродюсер Майкла, который работал с ним над альбомом “Thriller”, не хотел включать песню в альбом, но Майкл настоял и оказался прав. Все, что делал Майкл, было потрясающе, но если бы мне пришлось выбрать одно выступление, как квинтэссенцию и кульминацию его творчества, это была бы “Billie Jean”. Каждый раз, когда я смотрел, как он исполняет ее, это было безупречно, я был очарован. По спине всегда бежали мурашки.

В ходе продвижения турне от страны к стране я познакомился с некоторыми из старых друзей и помощников Майкла. В Сантьяго Майкла навестил его дерматолог. Майкл страдал заболеванием кожи, которое называется витилиго. Он рассказал мне о нем ранее, в Неверленде, и объяснил, что из-за этой болезни кожа теряет пигментацию и на ней появляются пятна. Он показал мне фотографии людей, у которых болезнь прогрессировала: у людей с темной кожей по всему телу были ужасные, уродующие их белые пятна. Майкл сказал мне, как он ненавидит свою болезнь и как ему повезло, что он может позволить себе лечение, которое заключалось в осветлении оставшихся темных участков кожи, чтобы выровнять ее цвет. Майкл сказал, что его дерматолог, доктор Арнольд Кляйн, был лучшим специалистом в этой сфере. К нему обращались все, даже Элизабет Тейлор.

Женщина по имени Дебби Роу, которая работала у доктора Кляйна, прилетела вместе с ним в Сантьяго, чтобы лечить кожное заболевание Майкла и посмотреть пару концертов.

Они оба сразу мне понравились. Кляйн был эдаким медведем, очень обаятельным парнем. Дебби, напротив, была резкой и резала правду-матку. Она всегда говорила то, что думает.

Во время турне я наблюдал, как Майкл работает над песней “Stranger In Moscow” с музыкантом Брэдом Баксером. Турне останавливалось в Москве до того, как приехали мы с Эдди. Во время своего пребывания в этом городе Майклу было очень грустно и одиноко из-за обвинений, которые были ему предъявлены. Он сидел на полу в номере отеля и плакал, когда к нему пришла эта песня.

Брэд был в то время музыкальным директором и персональным музыкальным продюсером Майкла, их объединяло уникальное, тесное сотрудничество. Майкл поделился с Брэдом идеей песни, напев ему мелодию. Брэд, который установил звукозаписывающую студию с своем номере, написал песню на основе этой мелодии. Они все время работали над песней: Майкл напевал ее фрагменты и ритм Брэду, а Брэд переводил их в музыку. Наблюдая за их совместной работой, я узнал, как песня начинается с идеи, с простых аккордов, и как она постепенно развивается. Майкл говорил, что любит, чтобы песня развивалась сама собой. Мелодия сама говорила ему, что еще нужно. Он спонтанно начинал петь и танцевать в номере, пока песня формировалась у него в голове и в сердце.

“Stranger In Moscow” позднее была опубликована на альбоме “History”. Она навсегда останется одной из моих любимых, потому что я наблюдал, от начала и до конца, за тем, как Майкл пишет и продюсирует ее. Я даже присутствовал на съемках видео к песне тремя годами позже. Это была песня, с которой началась моя любовь к искусству написания музыки.

Майкл знакомил меня с экстраординарным миром. Помимо концертов и музыки, я путешествовал, видел новые места, встречался с фанатами и высокопоставленными людьми. Мир, в котором я жил, неожиданно и навсегда расширил свои границы. Я увидел, что мир был гораздо больше средней школы. Я научился с уважением относиться к другим культурам. Но самым большим открытием для меня стало то, как это захватывающе - создавать значительные произведения искусства и видеть, как люди отзываются на них. Майкл, будучи моим учителем, уловил этот импульс и развил его.

Что касается Эдди, Майкл разглядел его интересы и способности и повел его в этом направлении. Эдди всегда был фантастическим музыкантом. С возрастом он углубил свои знания, изучая технические аспекты звукозаписи. Майкл часто повторял Эдди: «Будь профессионалом. Твое время придет. Наберись терпения. Пиши музыку. Твердо иди к цели». Я смутно догадывался, что под руководством Майкла мы с Эдди идем параллельными путями. Будучи близки, мы, тем не менее, почти не говорили о том, что происходило во время турне с Майклом и нами самими. Мы были слишком захвачены проживанием этих моментов.

Но для нас было практически невозможно понять, что давая нам уроки, которые изменят нашу жизнь, Майкл в то же время переживает один из тяжелейших моментов своей собственной жизни.

Глава 6. Два мира.

http://myfriendmichael.livejournal.com/1905.html

Мы с Эдди покинули Мексику 13 ноября 1993 года, в этот день неожиданно прервалось наше фантастическое путешествие. Возвращаться к школьным занятиям и заново привыкать к нормальной жизни мне было нелегко. До начала турне я ждал с нетерпением, когда пойду в новую школу в новом городе. Мы с мамой пошли в магазин, чтобы купить мне новую одежду и все необходимое, но мое катастрофическое опоздание к началу учебного года сделало меня центром внимания, а причину, по которой я пропустил занятия, можно было назвать шокирующей. Я стал знаменитостью среди своих приятелей-восьмиклассников еще до того, как познакомился с ними.

Майкла обвинили в растлении ребенка, и вот он я – подросток, который сопровождал его в путешествии. Со стороны, надо признаться, это действительно выглядело довольно странно. Не все знали Майкла настолько хорошо, чтобы доверять ему, как это делали мои родители. Окружной прокурор даже прислал моему отцу факс, в котором высказывал опасение, что его дети подвергаются риску, проводя время с Майклом Джексоном. Отец проигнорировал это предостережение. Наверное, нет нечего странного в том, что я и Эдди оказались под перекрестным огнем журналистов. Они разбили лагерь перед нашим домом. Одна журналистка, Дайан Даймонд, корреспондент из телепрограммы Hard Copy, позвонила в дверь и сунула микрофон моему отцу под нос. За мной шли по пятам, когда я выходил из дома. Иногда журналисты приезжали в школу, чтобы расспросить детей обо мне. Наши новые соседи, с которыми мы тогда еще не были знакомы, позже признались родителям, что репортеры предлагали их детям стодолларовые банкноты в обмен на наши снимки. Дирекция школы выпустила памятку для учеников, в которой их просили не общаться с прессой.

Из-за всей этой шумихи Майкл прислал главу своей команды телохранителей, Уэйна Нейджина, чтобы он пожил с нами и помог справляться с ситуацией до тех пор, пока она не нормализуется. Родители старались не делать из происходящего проблемы. Они относились к этому просто, повторяя мне и Эдди: «Будьте внимательны к тому, что говорите. Продолжайте жить своей жизнью».

Но моя жизнь изменилась. Когда я шел по школьному коридору, было слышно, как ученики шепчут: «Это парень, который был с Майклом Джексоном». Некоторые считали меня чудаком, странным. Другие были заинтригованы. Самая популярная девочка в школе хотела со мной встречаться. Это было круто. Я был счастлив ходить с ней на вечеринки, но понимал, что я сам ей не интересен. Я подружился с парнем, которого звали Брэд Робертс. Он понимал, что меня обсуждают, и был своего рода защитником: я знал, что он меня прикрывает. Обычно меня не напрягало некоторое внимание со стороны окружающих. Неутомимый проказник, я, например, любил тайком направлять на людей луч лазерной указки и наблюдать, как они пытаются найти источник света. Таков я был. Но в тот момент даже мне захотелось спрятаться от лучей прожекторов.

Опыт, который я получил, начав учиться той осенью, меня изменил. Я был неглуп. Я понимал, что привлекаю внимание потому, что связан с Майклом. Я стал очень осторожно выбирать друзей, подбирать слова и собеседников. Как правило, я был замкнут и держал рот на замке, помалкивая о том, что мне только что довелось пережить. Если этот опыт мог помочь мне ненадолго повысить свой статус, я не испытывал интереса. Почему-то – скорее всего, благодаря примеру родителей – я очень старался быть верным. Мне хотелось защищать Майкла, и я не знал, кому можно доверять. Я не знал, какие у людей могут быть намерения и скрытые мотивы – особенно, в свете обвинений Джорди. Нелегко было отодвинуть в сторону то, что довелось пережить рядом с Майклом, но скрытность стала обычным делом.

Именно тогда я по-настоящему научился делить свою жизнь на части. В одном отсеке находилась моя семья и общественная жизнь в школе, в другом была моя жизнь с Майклом. Большинство взрослых склонны к подобному в большей или меньшей степени: между их работой и личной жизнью существует естественная граница. Разрыв между общественным и частным, который появился в моей жизни, имел схожую природу.
Я никогда не упоминал Майкла, который был значительной частью моей жизни. Наши с ним путешествия, каникулы, телефонные звонки, веселье, тревоги, жизненные уроки – все это я держал при себе. Я стал человеком, который тщательно обдумывает каждое слово, прежде чем его произнести. Эта осторожность никогда меня не покидала.

Первое время Майкл находился в реабилитационной клинике в Лондоне. Я и члены моей семьи каждый день часами говорили с ним по телефону, передавая трубку из рук в руки, чтобы ему не было одиноко. Дошло до того, что мы провели «правительственную линию», как мы ее называли, специально для Майкла. К линии номер один был подключен домашний телефон, к линии номер два – факс, а третья предназначалась Майклу. Он жаловался на то, как с ним обращается персонал клиники, которая, по его словам, была очень похожа на психиатрическую больницу, а он прекрасно понимал, что не сошел с ума.

Однажды его терпение лопнуло, и он удрал из больницы. Кто-то из персонала выследил его и привел обратно. В конце концов, вмешался Элтон Джон, который обеспечил переезд Майкла в другую клинику – она была расположена в частном особняке за пределами Лондона и гораздо больше подходила Майклу.
Вскоре после переезда Майкл попросил нас приехать навестить его в клинике. Начинались каникулы в честь Дня благодарения, так что родители дали добро и Уэйн отвез нас с Эдди в Лондон на четыре-пять дней.

Эта клиника размещалась в уютном, комфортабельном, по-домашнему теплом загородном особняке, где даже стояли камины. Майкл был по-настоящему счастлив увидеть знакомые лица. Он провел экскурсию по дому, познакомив нас с новыми друзьями и рассказав, в чем заключаются его каждодневные обязанности – так ребенок показывает всем свою школу. Если задуматься, тогда Майкл приобрел опыт, больше, чем все, что ему пришлось испытать, напоминающий учебу в школе. У пациентов клиники было расписание на каждый день, они играли, читали, смотрели кино, мастерили поделки. Майкл гордился свои произведением: он показал нам динозавра, которого сделал из бумаги, и при этом сиял, как маленький ребенок.

Во время нашего посещения Майкл то и дело разговаривал по телефону с адвокатом Джонни Кокраном. Они обсуждали возможность урегулировать дело – заплатив семье Джорди достаточную сумму денег, с тем, чтобы они взяли назад свои обвинения. Майкл не хотел улаживать дело таким образом. Он был ни в чем не виноват и не понимал, почему должен платить людям, чтобы они перестали клеветать на него. Он хотел сражаться. Но все было непросто. Дело в том, что Майкл был денежной машиной, и никто не хотел, чтобы она перестала работать. Если бы он на два-три года отошел от дел из-за судебного процесса, то перестал бы зарабатывать миллиарды долларов, который превращали его в промышленное предприятие. Судебные издержки стоили бы значительно больше, чем внесудебное соглашение, поэтому страховая компания, которая должна была покрыть эти расходы, была нацелена на то, чтобы уладить дело.

Джонни спрашивал Майкла, действительно ли он хочет пойти в суд, готов ли он подвергнуть свою жизнь публичному обсуждению. Если заключить мировое соглашение, все закончится: Майкл сможет жить дальше и вернуться к тому, что получается у него лучше всего. В итоге, Майкл согласился уладить дело за сумму, которая, думаю, была примерно равна 30 миллионам долларов. Позднее я понял, что выбор был невелик. В конечном итоге, решение о том, бороться ли ему в суде или заключить внесудебное соглашение, приняла страховая компания.

Детали соглашения обсуждались до нашего приезда в Англию и оно было заключено во время нашего посещения. Майкл мог теперь свободно вернуться в Соединенные Штаты, и с нетерпением ждал возвращения домой. Так что, проведя в Лондоне всего пару дней, мы с Эдди присоединились к Майклу на борту частного самолета, который доставил нас в Неверленд, где мы провели остаток каникул.
Майклу было нелегко возвращаться в Неверленд с мыслью, что дом обшарила полиция в поисках доказательств против него. Разумеется, обслуга навела порядок, но личные вещи, например, книги, все еще не были возвращены, их отдавали постепенно. Майкл чувствовал, что в его личную жизнь вторглись чужие люди. Но Неверленд по-прежнему был его домом и самым безопасным местом на свете.

Майкл изо всех сил старался не взваливать на нас груз своих проблем. Временами мне казалось, что мыслями он где-то далеко, он извинялся и уходил со словами, что ему нужно позвонить. Но он не хотел, чтобы мы с Эдди имели дело со взрослыми проблемами, поэтому большую часть времени мы находились в блаженном неведении – слово «блаженном» стоит подчеркнуть особо. Когда мы с Эдди ездили с Майклом в турне, мы придумали особенного дизайна гольф-мобили, чтобы кататься на них в Неверленде. Майкл заказал их, и машины дожидались нас. Мой личный гольф-мобиль! Это было, по сути, так же важно, как получить в подарок первый автомобиль, и означало, что в Неверленде меня всегда ждут. Маколей Калкин, которого я, благодаря Майклу, пару раз встречал в Нью Йорке, был частым гостем в Неверленде со своими братьями и сестрами. Они с Майклом дружили с тех самых пор, как Мак снялся в фильме «Один дома». У Мака уже был собственный гольф-мобиль – фиолетово-черного цвета. Мой был черно-зеленым. На черном гольф-мобиле Эдди был нарисован Питер Пэн. Машинки были оборудованы CD-проигрывателями с превосходной стереосистемой. Мы запрыгивали в гольф-мобили и носились на них повсюду. В те годы я больше, чем сейчас, любил рисковать и ездил так быстро, как только мог по крутым, узким и пыльным дорогам, которые разбегались от ранчо вверх по горным склонам, с обрывами по обеим сторонам.

Вечерам Майкл, Эдди и я, по обыкновению, устраивали постели из одеял и подушек на полу в спальне Майкла. Из-за обвинений и судебного иска невинные, детские качества Майкла в глазах публики превратились в нечто патологическое и пугающе странное, но слухи никак не повлияли на эти ночевки, никто из нас ни минуту не сомневался в том, что все должно остаться, как прежде.

Все прекрасно знали, что место перед камином занимать нельзя. Оно принадлежало мне. Мы называли эти постели на полу «клетками», и если кто-то приближался к моей, я говорил: «Эй, это моя клетка. Даже не думай украсть ее». Я включал классическую музыку и засыпал под звуки прекрасных мелодий, в уютном тепле у огня.

Однако у меня нередко были проблемы со сном, поэтому, когда дом погружался в темноту и затихал, я часто отправлялся в ванную комнату Майкла, чтобы послушать там музыку. Вероятно, это звучит странно, но в ванной стояла прекрасная, студийного уровня стереосистема, колонки фирмы Tannoy, в общем, все что нужно. Майкл установил в ванной колонки, потому что любил, чтобы музыка гремела, пока он одевается и готовится к наступающему дню, и, надо сказать, он использовал динамики на всю катушку: Майклу требовалось очень, очень много времени на то, чтобы собраться.  Майкл удивлялся тому, что я мало сплю. Он то и дело предлагал мне перенести постель в ванную. Но иногда посреди ночи он прокрадывался ко мне в ванную и мы слушали музыку вместе.

Майкл хранил в ванной много записей своей музыки: демо-записи, которые он планировал записать, или песни, над которыми он работал и которые еще нужно было закончить. И вот, чаще всего по ночам я слушал именно эти записи – музыку, которую Майкл так и не выпустил или над которой все еще работал. Иногда я сидел в этой комнате часами, снова и снова слушая некоторые из песен. Это было похоже на живой концерт, который играли специально для меня.

Больше всего мне нравилась неизданная песня под названием Saturday Woman. Она рассказывала о девушке, которая ищет внимания и ходит на вечеринки вместо того, чтобы уделить время отношениям с конкретным человеком. Первый куплет начинался с таких слов: «I don’t want to say that I don’t love you. I don’t want to say that I disagree…»  – далее Майкл бормотал строчки себе под нос, так как еще не был в них уверен. В припеве пелось: «She’s a Saturday woman. I don’t want to live my life all alone. She’s a Saturday woman». Мне нравилась вещь Turning Me Off –  песня в быстром темпе, которая не вошла в альбом Dangerous; песня Chicago 1945, в которой говорилось о пропавшей девушке; милая песенка Michael McKellar; и песня, которая, в итоге, вышла на альбоме Blood On The Dancefloor и называлась Superfly Sister. Я слушал ее снова и снова на протяжении нескольких лет, прежде чем она вышла в свет.

Работая над песней под названием Monkey Business, Майкл обрызгал своего шимпанзе Бабблз из водяного пистолета и записал на пленку его ответный крик; вы можете услышать его в начале песни. Эта песня вышла только в специальном приложении к альбому Dangerous. Еще одна любимая мною песня называлась Scared Of The Moon. В последствии она была опубликована на альбоме Michael Jackson: The Ultimate Collection. Майкл сказал мне, что написал эту песню после ужина с Брук Шилдс, во время которого она рассказала Майклу об одной из сводных сестер, которая боялась луны. «Представляешь? Она боялась луны», - говорил Майкл.

Некоторые песни, которые я слушал, были настолько сырыми, что представляли собой лишь аккорды с намеками на мелодию, но, по моему мнению, даже такие сырые и бесформенные они могли бы стать хитами.

Я знал неизданные песни так хорошо, что начал наигрывать их на фортепьяно. Майкл то и дело подшучивал надо мной: «Смотри-ка, ты воруешь у меня песни. Запрещаю тебе их слушать». Он говорил это шутя – да и моя игра была настолько плохой, что ее качество было способно скрыть от слушателя ценность этих песен – но тем самым Майкл ясно давал мне понять, что не хочет, чтобы я играл эти песни для кого-то, кроме своих близких. Его неотступно преследовал страх, что кто-то может украсть его идеи. Это был, как тогда казалось, безобидный вид паранойи, которая имела причиной собственнический инстинкт автора по отношению к своим идеям. Но однажды нам предстояло своими глазами увидеть, как паранойя распространяется далеко за пределы творчества, чтобы стать доминирующей особенностью его личности.

Как-то я сидел за фортепьяно в отеле «Беверли Хиллз» в Юниверсал Студиоз, что-то наигрывал, и  мне пришло в голову несколько аккордов. Я играл их некоторое время и вдруг понял, что Майкл использует те же аккорды в песне The Way You Love Me. Я сказал ему, в шутку, конечно: «Где же моя часть гонорара?»  Но Майкл воспринял мои слова всерьез и начал настаивать, что его аккорды были не похожи на мои. Майкл и я все время спорили о том, кто у кого ворует.

Слушать музыку в ванной было одним из моих любимых занятий в Неверленде. Я проводил там почти каждую ночь. Я включал, в основном, мягкую музыку: и до сих пор я слушаю музыку, которой присущи грусть и тоска. Но сидя в одиночестве в той ванной,  с потрясающими динамиками фирмы Tannoy и неизданными песнями Майкла, я был счастлив.

Скажу снова: я надеюсь, что подростковые развлечения, которые мы с Эдди предлагали Майклу, помогли ему пережить стрессовые времена. Я был его компанией и поддерживал его в хорошем настроении. Тем не менее, сверкающий фасад иногда давал трещину, в такие моменты взгляд Майкла темнел, и нам казалось, что он улетел мыслями куда-то очень далеко. Я понимаю, что в решении урегулировать конфликт с Чэндлерами вне суда была доля здравого смысла, но должен заметить, что, каким бы прекрасным адвокатом ни был Джонни Кокран, ему не следовало заключать внесудебное соглашение. После этого Майкл изменился навсегда. Мысль, что он не стал бороться за правду, легла на него тяжким грузом. Он был величайшей в мире звездой. Не проясненная до конца ситуация с обвинениями бросала на него тень подозрений. Обвинения повредили репутации Майкла. Они стали угрозой его наследию. И ранили его сердце. С тех пор люди перестали понимать, каким словам о Майкле Джексоне следует верить. Более того, эти обвинения ставили под сомнение любовь Майкла к детям – чувство, которое было главным для его существа. И этот факт ранил сильнее, чем вакханалия прессы, которую всколыхнули обвинения.

Во время турне Dangerous Майкл непременно посещал детские дома и больницы. В каждом городе мы привозили детям игрушки, и было ясно, что Майкл хотел бы усыновить всех этих детишек. Он не выносил, когда страдают дети. Иногда во время этих посещений Майкл не выдерживал и начинал плакать, потому что не мог смотреть, как ребенок мучается от боли. Чистота детства глубоко трогала и вдохновляла его, он всегда говорил, что из всех существ на земле дети ближе всего к Богу.

Майкл стал другим человеком после того, как чистота и искренность его любви к детям была поставлена под вопрос. Это неизбежно привело к тому, что его взаимоотношения с детьми изменились навсегда. Безвозвратно ушли в прошлое дни, когда Майкл свободно и беззаботно играл с детьми. Кроме того, он понял, что стал мишенью для тех людей, которые искали способ использовать его эксцентричность в жестоких и корыстных целях. Не считая членов семьи, он перестал проводить время с детьми так, как делал это прежде. Не стоило рисковать.

Более того, если подвести итог переменам, которые я увидел, стоит сказать, что Майкл потерял веру. Не только веру в себя – способность открыто и без задней мысли делать то, что хочется, вне зависимости от того, насколько странным или незрелым выглядит такое поведение – но так же веру в других. Он утратил веру в исконную честность человеческих существ. Прежде он видел в людях только хорошее, теперь его тревожило то, какими были истинные намерения окружающих его людей. Он подвергал сомнению мотивы их поступков. Думал, что все вокруг ищут способ использовать его, манипулировать им. Признаки паранойи, которая проявлялась в страхе, что кто-то украдет его творческие идеи, начали проявляться и в других областях его жизни. Порой, при встрече с кем-то, чьи намерения были искренни и чисты, он выискивал причины сомневаться в этом человеке. Он мысленно разрабатывал сценарии, которые не имели ничего общего с действительностью, стараясь таким образом гарантировать, что никто больше не застанет его врасплох.

Паранойя Майкла, однако, не распространялась на членов моей семьи. Мы с Эдди были невинными детьми, а вера в честность моих родителей никогда его не покидала. Что касается родной семьи Майкла, близкие всегда поддерживали его, за исключением сестры Ла Тойи. Она опубликовала заявление, в котором утверждалось, что обвинения могут быть правдой. Позже Ла Тойя сказала, что сделала это под давлением мужа, который жестоко с ней обращался. Со временем Майкл ее простил, но не очень-то хотел после случившегося поддерживать с ней отношения. У Майкла почти не было тесного контакта с другими членами семьи, но они поддерживали его публично, а Майкл всегда говорил, что любит своих близких и что они на его стороне. Как мне кажется, они могли бы сделать больше, чтобы поддержать его, но Майкл, как и многих других людей, держал их на расстоянии. Он никогда не объяснял, почему не включает членов своей семьи в узкий круг близких ему людей, но на протяжении долгого времени я видел, как он делает все возможное, чтобы защититься от реальных и вымышленных врагов...

Чего я никак не мог вообразить, так это то, что однажды он внесет в этот список и мое имя.

Мы с Эдди вернулись в школу, но вскоре снова оказались в Неверленде. Рождество 1993 года было первым, которое моя семья провела с Майклом.

Майкл был воспитан свидетелем Иеговы. Это означает, что пока он рос, в его семье никогда не отмечали дней рождения и праздников. Прежде он уже встречал Рождество  - по крайней мере, однажды, с Элизабет Тейлор – но тогда он был приглашен в другую семью, а не отмечал праздник вместе со своей. Устроить традиционное празднование Рождества в кругу большой семьи было одной из его фантазий.

И вот вся наша семья полетела в Неверленд, который быстро превращался в мой дом вдали от дома. Особняк был красиво украшен снаружи белыми рождественскими огнями, на дверях висели праздничные венки, перила лестниц были увиты гирляндами. На голове статуи дворецкого в холле красовался колпак Санты. Большая красивая елка возвышалась в гостиной.

В Рождественский сочельник в доме появилась женщина, одетая Матушкой Гусыней. Мы все, даже мои родители, сидели у камина, пили чай, ели печенье, а Матушка Гусыня рассказывала нам детские стишки и пела. Я знаю: Матушка Гусыня – не совсем традиционный рождественский персонаж, но она прекрасно соответствовала духу Неверленда.

На следующее утро было Рождество. Как всегда, все помчались открывать подарки. Майкл командовал парадом как настоящий профессионал, вытаскивая подарки из-под елки и раздавая их. Майкл разделял со мной нестандартное чувство юмора: как я уже сказал, мы любили подшучивать друг над другом. Итак, в то Рождество он подарил мне десять подарков. Десять! Что бы это могло быть? Я открыл первый подарок. Это был… карманный нож. Ну что ж, неплохая шутка, учитывая, что именно в его компании я уже скупил все карманные ножи в Гштааде. Мы все от души посмеялись над этой шуткой, а потом Майкл, которому с трудом удавалось скрыть озорную улыбку, велел мне продолжать. Я открыл второй подарок: еще один складной нож. И еще. Когда я открыл все подарки, у меня было десять совершенно одинаковых складных ножей. Мы смеялись, не переставая, от начала до конца.

Но и я, чтобы не оказаться в проигрыше, приготовил Майклу особенный подарок. Что можно подарить парню, который может купить весь мир? Я собрал ворох всякого хлама – рулоны туалетной бумаги, пластиковые пакеты, фантики от конфет – бережно упаковал каждый предмет и положил в коробку. Ага, я подарил Майклу на Рождество коробку мусора. Открыв подарок, Майкл с идеально сыгранной искренностью произнес: «О, спасибо большое! Не стоило. Право, не стоило».

С тех пор Майкл всегда проводил Рождество с моей семьей, в Неверленде или Нью Джерси. Он всегда появлялся в Нью Джерси с огромной упаковкой жевательной резинки «Bazooka». Майкл постоянно жевал огромные куски этой жвачки и надувал гигантские пузыри. Он не видел ничего зазорного в том, чтобы хлопать пузырями из жвачки, но когда жевал я, он все время повторял: «Закрой, пожалуйста, рот. Ты чавкаешь, как корова».

Bazooka была его любимой жевательной резинкой. Он всегда говорил: «Это лучшая жвачка в мире, но нужно пробовать и лопать новые».

В Рождественский сочельник устраивался большой праздничный ужин с индейкой. В Неверленде мы могли ожидать появления старой доброй Матушки Гусыни, иногда фокусника, а также самых дурацких шуточных подарков, какие только можно себе представить: годовой запас тампонов, тошнотворную кучу объедков с рождественского стола, коллекцию зубной пасты и ополаскивателей для рта (как напоминание о нашей многолетней привычке подшучивать друг над другом из-за якобы плохого запаха изо рта).

Это было безумие. Это было странно. Это было традицией. Одним словом, это был Майкл.

Глава 8.
Мысленные карты
http://vivere.mybb.ru/viewtopic.php?id=692#p112735

Через шесть месяцев после развода Майкла с Лизой Мари мы с ним пустились в классическое товарищеское приключение – в путешествие по дорогам. Летом 1996 года, по окончании моего второго года в старшей школе и прямо перед началом двухлетнего тура Майкла в поддержку альбома HIStory, мы вместе поехали в Европу. Поскольку моих братьев и сестер держала дома учеба, на этот раз отправились только мы вдвоем.

Перед нашим отъездом Майкл заехал в Нью-Джерси навестить мою семью. Однажды днем, когда мы играли в видеоигры, он вдруг обратился ко мне:

– Фрэнк, я должен рассказать тебе кое-что, только, пожалуйста, никому об этом не говори.

– Конечно. Что такое? – спросил я.

– Я скоро стану отцом.

– Что? Как? – Я был, мягко говоря, удивлен.

– Дебби делает мне величайший в мире подарок.

Дебби, о которой он говорил, была медсестра Дебби Роу. За годы Майкл не раз рассказывал доктору Кляйну и Дебби о том, как сильно желал стать отцом и как сложно это было сделать, из-за того что он никому не мог верить. Затем, по словам Майкла, однажды Дебби сказала ему: «Ты заслуживаешь быть отцом, и я хочу осуществить твою мечту. Я выношу тебе ребенка и сделаю тебя папой».

Рассказывая мне это, он выглядел счастливее, чем когда-либо, и я был страшно рад за него. История не шокировала меня – я знал, что Майкл способен осуществить что угодно. Объясняя, как все это произошло с Дебби, он сказал: «Погоди-ка. Я дам тебе кое-что послушать», и поставил мне кассету. Я услышал голос Дебби; она произнесла что-то вроде: «Майкл, я хочу сделать тебя отцом. Это мой подарок тебе. Мне ничего от тебя не нужно. На самом деле, если дети спросят, где их мать, скажи им, что я погибла в автокатастрофе». Майкл доверял Дебби, и я понимал, почему. Она работала со знаменитостями каждый день, и слава ее не впечатляла. К тому же Дебби не была ветреной или импульсивной – наоборот, она была внимательным сдержанным человеком и имела степень по психологии. Если уж она делала такое предложение, она делала его сознательно и на самом деле верила, что Майкл станет прекрасным отцом. Намерения Дебби были искренними. Она не бросала слова на ветер.

Майкл станет отцом! Это казалось совершенно естественным. У него, как позже скажет мой папа, было более чем достаточно практики в процессе присмотра за нами, Касио.

Первой остановкой нашего путешествия стал Лондон, где у Майкла было назначено несколько встреч. Когда он выполнил свои обязательства, у него появилось немного свободного времени перед тем, как записывать запланированные две песни в Швейцарии, и он решил воспользоваться моментом. В отеле он подошел ко мне с предложением:

– Слушай, давай проедемся по сельской Шотландии?

Как правило, Майкл прилетал в город, давал концерт и сразу же улетал, поэтому ему редко выпадала возможность попутешествовать и посмотреть, как живут люди. А учитывая грядущее отцовство, он рассудил, что это, может быть, наш последний шанс в ближайшем будущем отправиться в самостоятельную поездку.

– Конечно, – ответил я. – Поехали!

Прежде чем сесть в автобус, который Майкл арендовал для поездки (а вы что думали, мы в Фольксвагене-«жуке» поедем?), мы с ним отправились закупать припасы. «Мы будем создавать мысленную карту», – объяснил он мне. Расти вблизи Майкла означало впитывать его уникальную философию. Может быть, я не был круглым отличником, но все мы учимся по-своему, и у меня был редкий и вдохновленный учитель. Мысленная карта, как я узнал в тот день, представляла собой книгу, в которую нужно было вклеивать фотографии вдохновивших нас вещей – мест, людей – и изображения того, что нам нравилось и чего мы надеялись достичь. Необходимые материалы: стопки журналов с фотографиями, чистые блокноты, клей и ножницы. Сделав покупки, мы погрузились в большой роскошный туристический автобус, оборудованный комфортабельными диванами и кроватями, и вскоре уже выезжали из Лондона, направляясь в Лох-Ломонд.

Нас сопровождал водитель и двое охранников. У нас с Майклом была спальня в хвосте автобуса. В свободное от разглядывания пейзажей время мы в хвостовой комнатке занимались составлением своих мысленных карт. Создание мысленной карты стало для меня новым занятием, но это было не первое упражнение от Майкла, связанное с моими планами и представлениями о будущем. Он уже давал мне почитать некоторые из своих любимых книг об успехе: «Величайший в мире торговец», «Сила вашего подсознания», «Созидательная визуализация» и другие подобного толка. И теперь, пока мы работали над нашими мысленными картами, он помогал мне увидеть, что возможности бесконечны. Не было никаких пределов тому, чего можно достигнуть. Он рассказывал о том, как его альбом Off the Wall продавался невероятно хорошо и после никто не верил, что Майкл сможет превзойти этот успех. Но веобщий скепсис лишь укрепил его решимость сделать следующий альбом, Thriller, самым продаваемым альбомом всех времен. Он поставил себе цель: Thriller должен разойтись по миру тиражом сто миллионов копий. И он этой цели добился. С одним талантом от Бога далеко в этом мире не уедешь, говорил он. Успех пришел к нему потому, что он в успех верил.

Пока за окном проплывали великолепные ландшафты, мы (Майкл – лежа на кровати, я – сидя на полу автобуса) листали журналы, вырывая из них картинки и вырезая слова и фразы, которые заставляли задуматься. Мы разговаривали о замках, которые Майкл хотел купить, о девушках, с которыми он хотел встречаться (его список возглавляла Принцесса Диана), об отелях и курортах, которыми мечтал владеть я, и об Оскарах и Грэмми, которые я надеялся выиграть. Мне шел шестнадцатый год, и мир казался безграничным. Слыша, что Майкл хочет замок, я с легкостью отвечал: «Да! Я тоже хочу замок!» Это было идеальное время и место для того, чтобы позволять себе чрезмерные фантазии и размышлять о смысле жизни.

Кроме того, Майкл незадолго до этого познакомил меня с медитацией. В весенние каникулы перед нашей поездкой в Европу я жил с ним две недели в бунгало отеля Beverly Hills. Я знал, что он часто медитирует и в ту поездку сказал, что тоже хочу попробовать. Он поощрял меня с самого начала:

– Ты определенно должен попробовать, – говорил он. – Пришло время думать за себя, навести ясность в голове и обнаружить то, что тебе нравится. Медитируя, ты как будто сажаешь зерно. Ты сажаешь зерно в мыслях, и твой разум определяет реальность.

Когда мы жили в отеле Beverly Hills, моим руководителем в медитации стал водитель Майкла, Гари. Правда, Гари был не самым очевидным кандидатом на роль духовного гуру, особенно учитывая то, как часто мы с Майклом делали его объектом наших дурацких шуток. Я знал Гари уже давно: это он забирал нас с Эдди из аэропорта еще в наш первый приезд в Неверлэнд. Гари был родом из Техаса и обожал писать музыку. Он относился к своему творчеству со всей искренностью, но песни его были настолько плохи, что казались прекрасны. Однажды Гари обратился к Майклу:

– Мистер Джексон, я хочу дать вам послушать песню, которую написал прошлой ночью. Она о красном ястребе.

– Что тебя на нее вдохновило? – спросил Майкл.

Гари рассказал о том, как стоял у окна и птица (не ястреб) пролетела мимо, издав звук, который показался ему похожим на слова «red hawk» («красный ястреб»). Мы с Майклом хохотали над этой историей до упаду. Еще у Гари была песня под названием «Powder Blue» («Голубой порошок»). Мы знали слова наизусть.

– Гари, тебе надо поехать в турне, – говорил Майкл. – Девушки будут драться за тебя.

– Ой, мистер Джексон, не думаю, – отвечал Гари.

В 1996 году Майкл давал концерт на пятидесятилетие султана Брунея и взял меня, Эдди и Доминика с собой в Бруней. Мы жили в одном из гостевых домиков султана. (У него было около двадцати домиков для гостей с домработницами и поварами – в США такие дома считались бы элитными.) Перед нашим отъездом в Бруней Гари вручил нам кассету со своими лучшими песнями. Никогда не забуду, как мы вчетвером уселись в гольфмобиль, собираясь осмотреть владения султана, и уже минут через пять после того, как отъехали от дома, Майкл вдруг вспомнил:

– О нет! Мы забыли «Лучшие песни» Гари!

Пришлось развернуть гольфмобиль и вернуться за кассетой. Потом мы врубили музыку Гари на полную громкость и, разъезжая по чужой земле, орали песни во все горло. Я и Майкл знали их все до единого слова. Мы были самыми большими (и, наверное, единственными) фанатами Гари. Если мы и дразнили его, то только из любви. Он работал у Майкла давно и был безгранично предан ему.

Тем не менее, когда дело дошло до медитации, дружелюбный наивный Гари оказался прирожденным инструктором. В отеле Beverly Hills он обучил меня технике. Он устроил в своем номере что-то вроде маленького святилища со свечами и расстеленным на полу платком и руководил мною: велел закрыть глаза и делать глубокие вдохи. Гари отнесся к нашим занятиям очень серьезно, как и я. Через несколько дней упражнений он дал мне мантру – звук, который я до сих пор использую для вхождения в медитативное состояние. В этом состоянии не думаешь, но в то же время контролируешь свои мысли.

Теперь, во время нашей автобусной поездки по Шотландии, мы с Майклом начали медитировать вместе. Майкл засекал время, и мы уходили в себя на двадцать пять минут с пятиминутным отдыхом в конце. С тех самых пор, когда бы мы ни встречались, мы взяли за правило медитировать хотя бы раз в день. Мы помогали друг другу сосредоточиться – почти как партнеры по спортзалу. После той поездки мы устраивали совместные сеансы медитации многие годы.

Так мы с Майклом ехали, составляя мысленные карты, медитируя и размышляя о том, как работает наш разум и каково наше место во вселенной. У меня до сих пор хранится мысленная карта, созданная в ту поездку, и, глядя на нее теперь, я вижу, как мои тогдашние фантазии переросли в сегодняшние цели. Я хотел иметь квартиры в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Италии – и все они в тот или иной момент жизни у меня были. Я хотел владеть отелем и футбольной командой, и обе эти мечты почти исполнились. Я хотел продюсировать фильмы и музыку, и я работаю над этим сейчас. И еще я хотел стать моделью (мне было шестнадцать – сделайте ребенку скидку.)

Хотя тогда я не отдавал себе в этом отчета, но один из самых ранних уроков, усвоенных мною от Майкла, был о том, какие возможности открывает перед человеком ответственность за свою жизнь, честолюбие и самоосознание. Мыслей об этом уже было достаточно, чтобы ребенок захотел вырасти и изменить мир.

Время от времени мы просили водителя остановить автобус. Мы выходили и осматривались, и Майкл рассказывал о том, где мы находимся, что видим вокруг и почему это важно. Помню, как однажды мы остановились посмотреть редкой красоты закат. Нас окружал простор зеленой травы, обрамленный высокими прекрасными деревьями.

– Ты только взгляни на это! – воскликнул Майкл. – Когда видишь такой пейзаж, знаешь, что Бог существует. Нам так повезло, у нас есть возможность вот так путешествовать. Если бы люди видели это каждый день, они, может быть, бережнее относились бы к этой земле.

Майкл научил меня видеть природу. Если бы он не был моим проводником, я, вероятно, никогда бы не научился останавливаться у обочины и отдаваться во власть пейзажа. И мне плевать, если это звучит пошло. Майкл не скрывал своей страстной любви к планете. Он хотел помочь сохранить ее навечно. Я слышал, как он говорил об этом и раньше – лично и через музыку, – но теперь, когда у нас было время оценить это божье рукоделие, я почувствовал его красоту по-новому.

В числе книг, которые Майкл велел мне прочитать в ту поездку, была повесть «Чайка Джонатан Ливингстон». Джонатан один из всех чаек увидел, что жизнь шире, чем птичье существование – шире, чем то, что находилось непосредственно перед ним. Майкл хотел жить по такому же принципу – лететь за грань всех ожиданий, сделать свою жизнь выдающейся. Он внушал это честолюбие и мне, часто спрашивая: «Ты хочешь быть Джонатаном, или одной из прочих птиц?»

То автобусное путешествие стало, наверное, самым памятным временем, что я когда-либо проводил с Майклом. Нам ни разу не было скучно. Мы никогда не ссорились и не спорили. Мы ехали по просторам Шотландии, беседуя о жизни, сближаясь, и по мере того, как одометр отсчитывал мили, наше общение все меньше походило на беседы учителя с учеником и все больше – на разговор ровесников. И более чем двадцатилетняя разница в возрасте между нами не имела значения. Впервые мы с Майклом стали вести настоящий диалог.

– Все, что тебе нужно, – объяснял он, – это обдумывать эти картинки и слова. Говори себе, глядя в зеркало, чего ты хочешь от жизни. Делай это каждый день, и это обязательно случится.

– И всего-то? – спрашивал я. – Это все, что нужно делать?

– Важны не только в мысли и слова, важна эмоция, которая рождается в твоей крови. Нужно чувствовать, переживать ее каждый день, пока не поверишь.

– Ух ты, – отвечал я, сильно впечатленный. – Теперь я понимаю! Так ты это делаешь со своей музыкой?

– Да, Фрэнк, именно это. А вскоре я хочу применить эту же формулу к кинофильмам.

Наши беседы были откровенными и значимыми для нас обоих. Конечно, я был еще молод, но Майкл видел мое любопытство и амбиции и, как мой жизненный наставник, использовал эту возможность.

***
В той поездке пункт назначения был не так важен, как само путешествие, однако в конце концов наш большой автобус подкатил по усыпанной гравием дорожке к отелю в стиле замка, построенному на озере Лох-Ломонд. Когда мы прибыли, уже стемнело. Нас встретил администратор отеля в круглых очках. Звали его, кажется, Геррон. Он казался спокойным и деловитым, но, провожая нас к номеру, вдруг сообщил:

– Кстати, в вашей комнате живет привидение.

Мы с Майклом переглянулись.

– Отлично, – ответил Майкл. – Привидение. Как его зовут?

– Ее зовут Кэтрин, – поведал Геррон.

Как маму Майкла. Жутковато.

Мы заселились в номер и обустроились. Было уже за полночь. Охранники отправились спать, но мы с Майклом были совами. К тому же нам казалось, будто мы провели взаперти в автобусе целую вечность. И в нашей комнате жило привидение. Ну как тут можно было ложиться? Не раздумывая, Майкл предложил:

– Пойдем обследовать территорию!

Мы прошли по пустым коридорам: отель был большим. «Где же все остальные постояльцы?» – недоумевали мы. Неужели все спят? Потом мы направились к озеру, чтобы попробовать вызывать Лохнесское Чудовище. Ну и что, что это не тот «Лох». Нэсси – загадочное чудовище: кто знает, где она может появиться? Кроме того, у озера оказалось очень красиво. На воздухе было свежо и зябко, хотя никаких признаков чудовища мы не обнаружили. Майкл заметил:

– Странное это место. Почему на стоянке нет машин?

Ни с того, ни с сего, прямо рядом с нами возник Геррон, одетый во все черное. В его круглых очках мерцало отражение луны. Он напугал нас до чертиков.

– Вам помочь? – спросил он зловеще монотонным голосом. – Не хочу, чтобы вы ушли далеко и заблудились.

Замок с привидениями, озеро, жутковатый администратор. Мы как будто попали в мультик «Скуби-Ду». Я был прямо-таки уверен, что если нам повезет увидеть приведение Кэтрин, то, стянув с нее маску, я обнаружу, что это на самом деле никто иной как Геррон, нарядившийся для какого-то своего зловещего плана, замышленного с целью разбогатеть.

– Ой, простите, – извинился Майкл, стараясь изо всех сил не подавать виду, каким странным нам казалось все происходящее. – Я просто хотел осмотреть окрестности. Здесь так красиво.

Майкл обожал демонстрировать показной энтузиазм, бурно изливать чувства и льстить людям, поэтому начал расписывать, как очарованы мы были отелем, как он необычен, и в каком прекрасном состоянии Геррон его содержал. Я присоединился к похвалам. Потом мы подробно расспросили администратора о Лохнесском Чудовище.

– Я никогда ее не видел, – посетовал Геррон, вероятно, с трудом удерживаясь, чтобы не проворчать: «Вы, тупые туристы. Это Лох-Ломонд!»

Повисла неловкая тишина. Затем Майкл сказал:

– Здесь холодно. Мы пойдем отдохнем.

Хозяин проводил нас обратно в отель. Там было тихо, как в могиле – к этому моменту мы уже поняли, что мы, определенно, единственные гости. Геррон довел нас до номера, мы поблагодарили его, пожелали ему спокойной ночи и закрыли за собой дверь. Но усталость по-прежнему не приходила. Делать было нечего, кроме как продолжить обследование большого пустого отеля.

Мы вышли в холл. По коридору шла молодая женщина в красивом белом подвенечном платье; волосы ее были заколоты на макушке и крупные кудри каскадом спадали на плечи. Не замедляя шаг, она взглянула на нас... А потом исчезла. Мы стояли в потрясенной тишине. Если не наше привидение Кэтрин, то кто, черт возьми, это был?

Видение должно было спугнуть нас, но вместо этого мы продолжили путь – в противоположном направлении от призрака, конечно, – заглядывая за углы и проверяя запертые двери. Потом мы увидели указатель на крытый бассейн, открыли дверь туда, и – вот он опять: Геррон, в своих маленьких круглых очках. Было уже за полночь, однако же он чистил бассейн. Этот парень был повсюду. Снова извинившись, мы объяснили, что просто хотели осмотреть прекрасный отель, и отправились в номер, на этот раз уже по-настоящему.

Усевшись на кровать, мы принялись обсуждать это странное место. Зачем нам рассказали о призраке в нашей комнате? Как после этого спать? И вдруг – зашевелились занавески! Я чуть было не вскочил на ноги, но Майкл рукой остановил меня.

– Стой, – сказал он. – Никогда не надо бояться привидений. Если их не провоцировать, они ничего тебе не сделают. Просто произнеси короткую молитву, и оно уйдет.

Он не боялся. И поскольку не боялся он, не испугался и я.

Приведения приведениями, а мы проголодались. В этом месте вообще имелась еда? Меню обещало круглосуточный сервис в номер, так что мы заказали яичные белки с соусом Табаско. Четыре или пять омлетов из белков с Табаско. Когда еда прибыла и мы открыли дверь, на пороге стоял Геррон с подносом. (Ну, спасибо хоть не приведение Кэтрин.) Уплетая омлеты с Табаско, пугаться было невозможно. Мы ужинали до пяти утра.

Нашей следующей остановкой на живописной дороге в Швейцарию был Париж, где Майкл представил меня человеку, который в будущем станет привычным действующим лицом в нашей жизни. Случилось так, что я заболел простудой. Майклу предстояло записывать песни в Швейцарии, а когда ему надо было записываться или выступать, он начинал особенно бояться вирусов и заразы. Стоило мне кашлянуть, он хватался за фен или полотенце, чтобы стряхнуть с себя микробы. Он совершенно не выносил, когда при нем чихали – просто выходил из комнаты. Поэтому в Париже я остановился в отдельном номере и не видел Майкла целый день. На следующий день он позвал меня к себе.

– Я хочу тебя кое-кому представить, – сказал он. – Можешь звать его «Маленьким Майклом».

Вошел тринадцатилетний парень с длинными волосами, одетый в точности как Майкл. На нем были черные штаны, мокасины, шляпа, красная рубашка и подводка на глазах. Он действительно выглядел как Майкл в миниатюре, что даже вызывало умиление… хотя и какое-то неуютное. Мы вместе поужинали. Маленький Майкл (чье настоящее имя, как я позже узнаю, было Омер Батти) толком не разговаривал по-английски. Он был молчалив, а когда открывал рот, говорил так быстро, что я не мог разобрать ни слова. Но я был вежлив, как всегда.

Позже тем вечером Майкл отвел меня в сторонку и открыл, что «Маленький Майкл» – его сын. Что? Его сын? Я ни разу не слышал об этом ребенке, ни разу его не видел и не мог припомнить ни одного упоминания о нем за все десять лет, что знал Майкла. Но в мире Майкла я научился ожидать неожиданностей. Это был просто очередной непредсказуемый поворот. Я начал смеяться: «Ты что, серьезно?» Тогда Майкл рассказал мне, что однажды, в одном из прошлых туров повстречал белокурую норвежку и у него впервые случилась интрижка с поклонницей. Девушка забеременела, но, родив ребенка, в буквальном смысле обезумела, не справившись с мыслью, что родила от Майкла Джексона. (Я знаю, что вы думаете. Поверьте, у меня тоже имелись сомнения.) Теперь, как гласила история, мать была в психиатрической больнице. Ребенка предположительно усыновила норвежка по имени Пиа, работавшая в той больнице медсестрой, или что-то в таком духе. Мальчик был выращен Пией и ее мужем, Ризом Батти. Потом во время HIStory-тура Майкл приехал в Тунис. Когда он был в турне, поклонники всегда собирались у отеля, пели и танцевали для него. Я не раз видел, как он приглашал случайных фанатов в свой номер, давая им возможность познакомиться и сфотографироваться с собой. Иногда поклонники пытались подражать танцевальному стилю Майкла – смотреть на это было так смешно, что мне приходилось выбегать из комнаты, закрыв лицо руками, дабы не испортить все представление. Так вот, значит, как рассказал Майкл, он был в Тунисе и услышал о ребенке – одном из собравшихся у отеля мальчишек, – который выиграл какой-то танцевальный конкурс двойников. Майкл пожелал познакомиться с победителем, и Омера привели к нему в номер. Увидев его, Майкл заметил сходство во внешности и задумался, уж не его ли это ребенок от того романа в 1984-м. И действительно, по иронии судьбы это оказался тот самый ребенок! Во всяком случае, так сказал Майкл.

Как я должен был на это реагировать? История была шикарная, какой бы невероятной она ни казалась, и Майкл изо всех сил пытался убедить меня, что это правда. Он наконец нашел своего потерянного сына, о котором всегда помнил, и вот теперь привел его назад в лоно семьи. Майкл ожидал, что я поверю в эту байку, и не прекращал попыток мне ее продать, даже хотя мы оба знали, что правды во всем этом нет ни на йоту. Наконец, после нескольких минут пререканий, я решил, что вреда не будет, и сдался: «Хорошо, это твой сын». В конечном итоге, эта история и оказалась безвредной, но на самом деле она служила признаком чего-то не столь безобидного. Омер был началом тенденции, развивавшейся в жизни Майкла. Майкл стал окружать себя людьми, которые превозносили его, говорили то, что он желал слышать, и делали то, чего он от них хотел. Такие подпевалы облегчали ему жизнь, и, может быть, давали чувство безопасности, в котором он нуждался, однако я всегда чувствовал, что правда важнее заискивания. Даже согласиться с безвредной историей про Омера для меня оказалось нелегко. Быть настоящим другом означало быть правдивым, и я хотел придерживаться этого принципа, во что бы то ни стало.

***
После Парижа Омер вернулся в свою так называемую приемную семью в Норвегии, а мы с Майклом продолжили путь в Швейцарию, где он должен был записать две песни: «Blood on the Dancefloor» и «Elizabeth, I Love You». Последняя была трибьютом Элизабет Тейлор, который он подарит ей на шестидесятипятилетие почти годом позже, в феврале 1997-го. В Швейцарии мы сделали остановку в доме Чарли Чаплина возле Веве и навестили его могилу, чтобы Майкл смог отдать дань уважения. У нас состоялся ужин с семьей Чаплина, где присутствовала его красавица-внучка, на которую я сильно запал. (Да, я много на кого западал.) Чарли Чаплин давно был одним из кумиров Майкла, одним из тех людей, кого он считал великими артистами, инноватороми, провидцами, и чьи жизни и достижения глубоко изучал: Уолт Дисней, Брюс Ли, Фрэд Астер, Джеймс Браун и Чарли Чаплин. У Диснея он научился тому, что можно создать мир из своих фантазий. У Чарли Чаплина, Брюса Ли и Фрэда Астера он научился характерам, позам, выразительности – манерам движения, которые он вплетал в танец, чтобы рассказывать истории и делать их своими.

Большую часть времени в Швейцарии Майкл провел, работая в студии, но мы все же нашли несколько свободных часов, чтобы посетить музей в Цюрихе. Майкл познакомил меня с живописью еще в детстве, и, путешествуя, мы всегда старались ходить в музеи. При входе в этот музей нас встретила директор – милая женщина средних лет в очках и с короткой стрижкой. Между мной и Майклом всегда было уникальное взаимопонимание в том, что касалось юмора: он как будто интуитивно улавливал безумные идеи, которые вечно рождались в моей голове. И теперь, как только директор музея подошла нас поприветствовать, я увидел в глазах Майкла знакомый блеск и подумал: «Будет весело».

У нас с Майклом был один любимый прикол. Он любил рассуждать о самых банальных или вообще выдуманных вещах с совершенно серьезным видом - просто чтобы понаблюдать, какую реакцию вызовет у людей. Однажды мы арендовали дом в Айзелворсе, во Флориде, – Майкла всегда интересовала недвижимость в этом регионе – и риэлтор вез нас в гости к Шакилу O’Нилу, который в то время играл за команду Orlando Magic. Шак был большим поклонником Майкла, поэтому они с риэлтором договорились о встрече. Когда мы ехали на встречу, Майкл произнес:

– Надо же, какие красивые тезазисовые деревья! Потрясающе.

Конечно, никаких тезазисовых деревьев в природе не существует, но кто станет возражать Майклу Джексону?

– Да, они великолепны, – поддакнул риэлтор.

И Майкл завел с ним длинную беседу о тезазисовых деревьях. Это было уморительно.

Вспомнив тот эпизод и другие подобные, я обратился к директрисе музея:

– Что за духи вы носите? Восхитительный аромат! Майкл, ты чувствуешь парфюм? Он изумителен.

И пока я нюхал одно ее запястье, Майкл понюхал второе.

– Какой прекрасный запах! – поддержал он.

– О, я сообщу вам название, – сказала директриса. – Я вам напишу.

Теперь она была у нас на крючке. Я перешел к волосам:

– Ваши волосы – они прекрасны! Как вы за ними ухаживаете?

– Ничего особенного, просто мою под душем, – ответила она. Потом добавила: – Вообще-то я использую спрей, он придает волосам объем.

Под маркой духов я заставил ее написать название спрея.

Тут надо сказать, что хотя Майкл страстно любил живопись, музей был откровенно ужасен. Но нам это было уже не важно. Мы вошли в раж. Майкл подошел к самой страшной картине в зале и воскликнул:

– О боже, здесь мы должны остановиться! – Он притворился, будто сражен красотой полотна. – Простите, пожалуйста, но не будет ли у вас платка?

– Все в порядке? – спросил я.

Он лишь покачал головой.

– Прочувствуй его, – сказал он так, как если бы был глубоко тронут. – Это произведение искусства особенное!

– Да, я тоже вижу его красоту, – ответил я, играя не хуже Майкла.

Директрису мы явно впечатлили.

– Вы оба так удивительно тонко чувствуете искусство! – удивилась она. Майкл уже делал вид, что плачет. Повернувшись ко мне, дама прошептала:

– Ой, он такой чувствительный…

– Да, очень чувствительный, – согласился я. – Он научил меня всему, что я знаю об эстетике. Я чувствую то же, что и он, просто лучше умею сдерживать свои чувства.

– Вы такие… – сказала она, драматически умолкнув, – редкие люди!

Мы продолжили экскурсию, развлекаясь тем, что попеременно то задавали ей случайные вопросы о паршивых картинах, то восхищались ее платьем: «Что это за материал? Ты только пощупай его!» Охранники, сопровождавшие Майкла, все это время с показным неодобрением качали на нас головами. Вели мы себя, конечно, неприлично, но было очень весело.

Не всегда наши проказы были такими изощренными. Например, вспоминаю случай, когда мы поехали в гости к принцу Аль-Валиду бин Талалу на юг Франции и играли у него в пинг-понг на золотом столе. Мы тогда остановились в дорогом отеле, где жизнь не прекращалась круглые сутки. Как-то ночью, в три часа утра, мы с Майклом стояли на балконе его номера, наблюдая за людьми, которые ужинали внизу, и Майкл сказал: «Надо пошалить». Мы наполнили водой ведро и… рраз! – вылили его с балкона на ничего не подозревающих посетителей ресторана. Пригнувшись, мы пробрались назад в комнату, пока нас никто не увидел. Никто так и не понял, что произошло.

***
К тому времени, когда Майкл закончил работу в швейцарской студии, мне нужно было возвращаться в школу. Домой я отправился один, и во время перелета домой на Конкорде рядом со мной сидел человек в костюме. Пока самолет рассекал воздух на сверхзвуковой скорости, мы с соседом завели разговор о духовности, бизнесе и жизни вообще. Через несколько минут мужчина поинтересовался:

– В какой отрасли вы работаете?

Удивленный таким вопросом я ответил:

– А сколько мне лет, по-вашему?

Он предположил:

– Двадцать? Тридцать?

– Мне шестнадцать, – признался я.

С выражением изумления на лице он переспросил:

– Шестнадцать? Но откуда вы знаете все это в шестнадцать?

Я был отчасти польщен, отчасти задет тем, что он счел меня сильно старше реального возраста. Мне хотелось быть мудрее своих лет, но не хотелось выглядеть стариком. Однако тогда я понял, что в ходе той поездки во многих смыслах вырос. Дружба, начавшаяся во время Dangerous-тура, теперь развилась в нечто совсем иное. Впервые я достаточно ясно почувствовал, что взрослею, становлюсь более приспособлен к миру, что впечатления, которые я получил с Майклом, снабдили меня опытом для поддержания разговора с кем угодно и где угодно. Майкл тоже заметил эту перемену и начал разговаривать со мной иначе, чем раньше. Хотя он никогда не относился ко мне, как к ребенку, даже когда я им был, теперь он обсуждал со мной все, что происходило в его мире. Он дал мне понять, что ценит мое мнение, пусть еще юное и неопытное.

Но, несмотря на эту перемену в отношении и мою вновь обретенную зрелость, не думаю, что кто-либо из нас имел хоть малейшее представление о том, что предстояло нам впереди и куда наша дружба со временем нас заведет.

Новая глава. К сожалению, она подтверждает все то, что сказано Олей об этой книге - снова Фрэнк лезет в брак Майкла, снова рассказывает о том, как он близок был Майклу и какой он весь из себя замечательный и незаменимый.

Глава 9.
Новоиспеченный папа

По мере того, как наша с Майклом дружба развивалась, Майкл переживал и собственные перемены: он готовился стать отцом и подходил к этой роли очень серьезно.

Для меня Майкл-отец был гораздо понятнее, чем Майкл-муж. Может быть, жизнь с Лизой, любовь к ее детям и желание иметь с ней ребенка подвели его к пониманию, что теперь он готов растить собственных детей. Хотя Майкл порой вел себя по-ребячески, правда заключалась в том, что он был взрослым человеком и всегда заботился о знакомых детях так, как заботился бы ответственный отец. У него был многолетний непосредственный опыт в обращении со мной, моими братьями и сестрой, и за долгое время нашей дружбы я не раз наблюдал, как он выступал для них в роли родителя. Его природное чутье было превосходно: он умел слушать детей и обладал с ними бесконечным терпением. Вдобавок он изучал тему детского воспитания так же, как свои прочие увлечения, – через книги. В наши частые посещения книжных магазинов Майкл всегда закупался литературой о воспитании детей. Он пытался постичь психологию детей и значимость их взаимодействий с родителями, намереваясь стать лучшим отцом, каким только мог быть.

Забота Майкла обо всех аспектах благополучия ребенка началась с самого момента зачатия. Еще до рождения ребенка Майкл знал, что назовет его Принсом – как он сказал, это имя было традиционным в его семье на протяжении многих поколений. Он записал на диктофон слова: «Принс, я твой папа. Я люблю тебя, Принс. Я люблю тебя, Принс. Ты чудесный. Я люблю тебя», и начитал детские книжки и классические новеллы, такие как «Моби Дик» и «Повесть о двух городах». По вечерам Дебби прикладывала к животу наушники или проигрывала кассеты через колонки, чтобы, когда ребенок родится, голос Майкла был ему уже знаком.

Я очень радовался за Майкла, не в последнюю очередь потому, что был абсолютно уверен: отцовство лишь укрепит нашу дружбу. В прошлом я переживал из-за того, что наши отношения могут измениться, если Майкл осуществит мечту и обзаведется семьей. Однажды он почти усыновил ребенка. Тогда я спросил его: «Если у тебя будет семья, ты забудешь о нас?» – «Вы – моя семья, – ответил он. – Никогда не волнуйся об этом». Но тогда же он воспользовался моментом, чтобы напомнить, как мне повезло вырасти здоровым, иметь чудесных маму, папу, братьев и сестер и провести детство в окружении семейной любви. Услышав от Майкла эти слова, я осознал, насколько он являлся частью всего того, что я должен ценить и за что должен быть благодарен. Он был мне третьим родителем. По мере того, как я взрослел и начинал принимать собственные решения, его советы оставались со мной так же, если не в большей степени, как и наставления родителей. Именно поэтому я с уверенностью говорю, что Майкл Джексон был прирожденным отцом.

После того разговора у меня исчезли опасения, что будущая семья Майкла может отразиться на наших отношениях. То, что у него должен был появиться ребенок, казалось самой естественной вещью в мире. И я все же был слегка шокирован, когда в ноябре 96-го, за несколько месяцев до рождения Принса, Майкл и Дебби поженились.

– Зачем жениться? – спросил я Майкла. После всех переживаний с Лизой Мари трудно было понять, почему он вновь решился на этот шаг.

И снова Майкл объяснил мне, что на его решение повлиял принц Саудовской Аравии Аль-Валид бин Талал. Узнав о том, что у Майкла будет ребенок, принц пожелал, чтобы тот женился. Майкл не хотел рисковать рабочими отношениями с бин Талалом, поэтому взял Дебби в жены. Во всяком случае, так он рассказал. И ровно как и в случае с Лизой, Майкл приуменьшал важность брака, настаивая, что это всего лишь формальность. «Дебби ничего от меня не нужно, – говорил он. – Все, что ее интересует, это ее лошади. К тому же, она все-таки мать Принса». Наверное, в его понимании это было логично. Дебби производила впечатление приятной женщины, отношения у них были дружескими, она, казалось, делала все только ради него, и может быть, подобие традиционной семьи пошло бы на пользу ребенку.

Принс родился 13 февраля 1997 года. Я был в Нью-Джерси, когда раздался телефонный звонок. Майкл звонил из машины: он вез Принса из больницы в Неверлэнд. Сначала он поговорил с моей матерью, потом мы передавали друг другу трубку, поздравляя его по очереди. Майкл сказал, что держать на руках ребенка – самое потрясающее чувство в мире, что в этом смысл жизни. Я вспомнил все фотографии детишек, что он развешивал на стенах номеров отелей в разных странах. При всем его таланте, при всем, что он мог дать миру, сам он больше всего жаждал этого: ребенка, которого сможет выращивать и любить. Его радость была почти осязаема.

Пока мы разговаривали, я заметил, что по включенному телевизору передают съемки с камер папарацци, следовавших за микроавтобусом Майкла на ранчо.

– А я вижу тебя по телевизору, – сказал я ему. Забавно было сознавать, что картинка на экране синхронизирована с нашим разговором по телефону – почти как в примитивном видео-чате.

Большую часть первого года жизни Принса Майкл провел в HIStory-туре, включавшем 82 концерта в 58 городах. Но ребенку дали очень верное имя: он был маленьким принцем для своего отца. Все планы Майкла в тот период вращались вокруг сына: он не желал таскать ребенка из города в город, поэтому устроил его в Париже – центральной дислокации с точки зрения карты передвижения тура – с двумя нянями, которые заботились о малыше днем и ночью. Каждый вечер после концерта Майкл возвращался на частном самолете в свою квартиру на Елисейских Полях. Все свободное от выступлений время он проводил с Принсом. Это было тяжелое расписание, но Майкл пытался быть своему сыну сразу и отцом, и матерью.

Моя мама, братья Алдо и Доминик и сестра Мари Николь сопровождали Майкла вместе с Принсом и нянями на протяжении почти всего HIStory-тура. Мы с Эдди не могли оставить школу, но удрали на время, чтобы посмотреть на ребенка в парижском Диснейленде. В отеле – как Майкл впредь будет делать везде, куда бы ни путешествовал, – он проследил, чтобы для ребенка были созданы спокойные и развивающие условия. Мама вспоминает, что там всегда играла красивая арфовая музыка и она, Майкл и няни читали Принсу с самого рождения. Я был счастлив подержать на руках новый сверточек. Принс в это время спал, как и положено детям.

Нянями были Пиа и Грейс, и со временем я близко узнал их обеих. Пиа – поначалу основная няня – оказалась матерью Омера Батти, «сына» Майкла. Вскоре после того, как Майкл представил меня Омеру, он сказал мне правду: на самом деле это был не его ребенок. Родителями Омера были Пиа и Риз – пара, которая по первоначальной версии Майкла являлась его приемной семьей. Я даже не притворялся, что удивлен. Омер выглядел в точности как Пиа и Риз. В качестве объяснения Майкл привел ту же причину, которую озвучил для браков с Лизой Мари и Дебби Роу: ему нужно было показать саудовскому принцу и остальному арабскому миру наличие семьи. Я не очень понимал, как появление давно потерянного незаконного сына повышало репутацию Майкла в глазах бин Талала, но такова была его версия. Какой бы сомнительной она ни казалась, я принял ее для Лизы Мари и Дебби, и теперь принимал для Омера. По крайней мере, Майкл был последователен в своих объяснениях.

Омер и его семья начали отмечать с нами праздники – это было естественно, учитывая, что Пиа работала няней Принса. Риз, отец Омера, был в командировке – занимался автомобилями в Калифорнии. Омер стал первым ребенком, проводившим много времени с Майклом после обвинений 93-го, но Майкл привязался ко всей семье: он воспитывал Омера и относился к нему как к сыну. Мне нравилось общаться с Омером. Он был хорошим парнем; моей единственной претензией оставалось то, что он по-прежнему говорил очень быстро и мне постоянно приходилось переспрашивать. Я дал ему кличку «Маленькая обезьянка».

Тем временем Майкл и Дебби, казалось, были в прекрасных отношениях. Время от времени они общались по телефону. Романа между ними не было, но Майкл по-настоящему любил Дебби как друга и был бесконечно благодарен ей за то, что она подарила ему ребенка. Она же, в свою очередь, верила в его отцовские качества. Как я понял еще в пятилетнем возрасте, Майкл с легкостью находил общий язык с детьми. У него была врожденная способность видеть мир глазами ребенка, и ему вообще не требовалось меняться, чтобы стать таким отцом, каким он хотел быть. Его сердце и разум давно уже были посвящены этой задаче.

Как только появился Принс, Майкл почти сразу же захотел второго ребенка, чтобы двое могли расти вместе. Через пять месяцев после рождения Принса они с Дебби организовали вторую беременность.

***
Осенью 1997-го я пошел в последний класс. В школе я не особенно выделялся – не образцовый ученик, но и не прогульщик, – однако у меня были хорошие друзья. Я играл в футбол и проводил свободное время с теми же, с кем общался с четырнадцати лет, – с Майком Пикколи и, может, еще несколькими людьми. Мой бывший соперник стал чуть ли не единственным человеком, с кем я мог по-настоящему поговорить. Мы нарядно одевались и ходили ужинать в ресторан отца. Официант иногда потихоньку наливал нам вина, и мы вели интересные беседы. Таково было мое представление об идеальном вечере.

Иногда мы с Майком прогуливали школу и шли обедать, а потом возвращались на уроки. В один из таких дней, как раз в тот момент, когда мы поглощали огромные порции пасты, в ресторан зашел наш тренер по футболу. Нас застукали.

– Я знаю, мы должны быть в школе, – поспешно сказал я, – но мы хотели подзарядиться протеином перед игрой!

– Вы с ума сошли? – ответил он. – Нельзя есть пасту с красным соусом!

И это была самая крупная неприятность, в которую мы когда-либо попадали. В тот год я каждый день возил Эдди в школу, и каждый день мы оба опаздывали. Учитель Эдди в наказание начал оставлять его в школе по субботам, но мне каким-то образом всегда удавалось выкрутиться. Меня так ни разу и не оставили после уроков.

О том, что меня ждет после школы, я не сильно волновался. Я неплохо готовил и умел работать с людьми, поэтому всегда мог устроиться в отцовский ресторан; отец планировал открыть еще один, «Il Michelangelo», и родители были бы только счастливы, если бы я взялся помочь. Еще, думал я, можно пойти в шоу-бизнес – стать актером или кем-нибудь в этом духе…

Рождество в тот год вся моя семья справляла на ранчо. Когда мы прибыли, Майкл был в прекрасном настроении. HIStory-тур закончился в октябре, и он был рад возможности побыть с Принсом и восстановить силы в Неверлэнде. Помню, все мы – моя семья и Омер со своей семьей – собрались за беседой в столовой, когда появилась Дебби, чтобы поздороваться и поздравить нас с праздниками. Хотя они с Майклом оставались женаты, было очевидно, что брак не настоящий и во всех смыслах нетрадиционный. К тому моменту Дебби была заметно беременна, и Майкл сообщил, что новорожденную девочку назовут Пэрис. По его словам, такое имя выбрали потому, что она была зачата в Париже. Майкл позволял людям верить, что состоял с Дебби в интимных отношениях, однако мне он сказал, что это не так. Публику, казалось, сильно занимали подобные вопросы, но для Майкла это было несущественной деталью. Дебби сделала ему величайший в мире подарок и собиралась сделать еще один. Это все, что имело для него значение.

Перед рождением Пэрис Майкл пригласил в Неверлэнд мою мать. Наверное, ему хотелось, чтобы рядом была семья: он знал, как сильно моя мама любит детей, и не желал, чтобы дети проводили с нянями все время. В день, когда родилась Пэрис, 3 апреля 1998 года, мама нянчила Принса в Неверлэнде и ожидала приезда Майкла с новорожденной девочкой из больницы.

Майкл был превосходным отцом. Люди могут говорить что угодно о его стиле жизни и решениях, но этого у него никто не отнимет. Он очень сильно любил своих детей. Он кормил их, укачивал, менял им подгузники, разговаривал с ними. Майкл не верил в сюсюканье. «Разговаривай с детьми как со взрослыми, – настаивал он. – Поверь, они поймут. И лучше сразу учить их говорить правильно».

Хотя на самом деле каждый родитель должен растить ребенка так, как Майкл растил своих детей, снаружи его методы могли казаться странными. Его дети не показывались на публике, иначе как с масками или покрывалами на лицах. Люди не знали, как толковать эту чудную практику. Некоторые считали, что это в лучшем случае вызывающе, а то и жестоко: с какой стати отец принуждает детей скрываться от мира? Но Майкл жил не в том мире, в котором живем мы. Он чувствовал, что должен защитить детей от репортеров, публики, от того цирка, который знал всю свою жизнь. Он помнил, каково это, расти на глазах у людей, и не хотел этого для своих детей. Помимо желания оградить их от фотокамер, Майкл еще и боялся, что если мир узнает, как его дети выглядят, их могут похитить с целью выкупа. Все родители подспудно боятся похищения – это самый страшный кошмар для любого – а у Майкла, принимая во внимание его исключительное богатство, славу и паранойю, эти страхи приумножались. Но за исключением крайних мер, к которым Майкл считал необходимым прибегать, он был чутким, внимательным, любящим отцом, и его малыши выросли в самых умных и послушных детей, которых я когда-либо встречал.

В сказке о Питере Пэне счастливые мысли наделяют детей способностью летать. Для Майкла самой блаженной частью бытия стали его дети. Увидев, какую искреннюю радость они подарили ему, я вдруг осознал, что на самом деле он очень давно не был счастлив. Не знаю, с какого именно момента – мне кажется, это началось вместе с обвинениями 93-го года, – но Майкл жил в постоянном состоянии депрессии. Если он был один, он часто забывал есть. Иногда он спал до вечера. В его комнате всегда было тусклое освещение. Конечно, мы с ним все равно развлекались немало, но в более тихие мгновения было заметно, что что-то не так. Майкл был рожден с редким талантом, определившим его напряженное детство в шоу-бизнесе. На большинстве детей подобная жизнь резко сказывается, и мир наблюдает – с интересом и не меньшим осуждением, – как они сгорают один за другим. Майкл боролся со своим мраком по-своему. Он не отрывался на вечеринках, теряя голову. Он не обратился к наркотикам. Он не выплескивал свою боль импульсивно на публике. Но это не значит, что он не страдал. Однако все это, казалось, изменилось, как только он стал отцом. В нем почувствовался новый резонанс, энергия, которой не хватало многие годы. У него появился энтузиазм – это заметила вся моя семья. При всех его попытках медитировать, превратить Неверлэнд в заповедник счастья и избавиться от собственных демонов, лучшим лекарством для него оказались дети. Они сделали его самым счастливым человеком на свете, и знание, что Майкл строит семью, подарило мне новую уверенность, что он продолжит бороться с мраком, прячущимся под покровом его каждодневного существования.

***
Весной 1998 года, вскоре после того, как родилась Пэрис, я окончил школу. Как это часто бывает в семнадцать, я не был привязан к месту и не имел определенных планов. Мой тренер по футболу думал, что сможет помочь мне попасть в команду Penn State, но я еще не решил, хочу ли заниматься футболом. Я изучал колледжи в Санта-Барбаре, фантазируя про себя, как смогу жить в Неверлэнде и ездить оттуда в школу.

Потом, в один прекрасный день, пока я сам того не подозревал, на футбольном матче в Нью-Джерси меня заметили какие-то телешпионы. Я был ярким игроком: то и дело проводил мяч между ног противника или делал «радугу» через чью-нибудь голову. Иногда тренер отчитывал меня за то, что я подолгу не отдаю мяч. Мне казалось, что я один могу сыграть за всю команду. Я определенно не был лучшим в мире футболистом, но забивал голы и впечатлял болельщиков. И вот, после окончания того матча ко мне подошли двое агентов и предложили попробоваться для рекламы спортивного напитка «Powerade».

Отец привез меня на прослушивание в Манхэттен, и по какой-то причине – уже не помню – мы опоздали. Я оказался одним из последних кандидатов на прослушивание. Там была куча народу – может быть, три или четыре сотни человек, – должно быть, оно было открытым для всех желающих. Однако вскоре мне перезвонили и сказали, что в рекламе хотели бы снять именно меня.

Сразу после этого, в салоне Тони Росси в Нью-Йорке, куда я приехал сделать стрижку, я встретил Дэнни Аелло III, сын актера Дэнни Аелло, друга нашей семьи. Дэнни сказал, что снимает фильм под названием «Прах к праху» со своим отцом в главной роли.

– Вообще-то, ты отлично подходишь для фильма, – сказал он. – Не хочешь поучаствовать?

После опыта в рекламе «Powerade» мне было легко согласиться на пробы. Я прочитал несколько строк сценария и в итоге получил роль. Роль была эпизодическая – я играл героя Дэнни Аелло в детстве (мой младший братишка Алдо, очень на меня похожий, тоже участвовал).

Это, конечно, были лишь мелкие роли, но они достались мне без всяких усилий. Я прошел оба прослушивания, даже не стараясь. А что получится, если действительно постараться? Меня всегда интересовало кино, но я не делал ничего, чтобы начать карьеру. Теперь я подумал: хм, должно быть, во мне что-то есть. Я сделал себе портфолио с фотографиями и нашел в Нью-Йорке агента, который начал посылать меня на прослушивания. Я был готов преследовать актерскую карьеру и посвятить этому время и силы… однако так уж сложилось, что мне не суждено было даже начать.

Однажды вечером, примерно через год после окончания школы, когда я играл в «пив-понг» во дворе дома с друзьями Майком Пикколи, Фрэнком Барбагалло и Винни Аменом, зазвонил телефон. Это был Майкл. Он спросил, чем я занимаюсь.

– Играю в пив-понг, и у меня три из трех, – ответил я.

– Слушай, мне надо, чтобы ты завтра прилетел в Корею, – сказал он. – Мне тут помощь нужна.

Я не колебался. Майкл не уточнил, в чем заключалась работа, но мне это было и неважно. Я не думал об этом предложении как о работе, я воспринимал его как возможность. После всех книг, медитации, мысленных карт – казалось, будто Майкл готовил меня для этой роли, какова бы она ни была. Из всех людей в мире, которым он мог позвонить, он выбрал в помощь меня. Я ответил:

– Конечно, прилечу с удовольствием.

Отозвав родителей в сторонку, я провел с ними личный разговор: сказал, что Майкл пригласил меня попутешествовать и мне хотелось бы к нему присоединиться. Они дали мне свое благословение.

После я вернулся к игре в пив-понг и, надо сказать, продолжил выигрывать. Но мыслями я был уже в завтрашнем дне. Меня ждал Сеул. Я понятия не имел, как долго буду отсутствовать, но мне шел девятнадцатый год, и я готов был ловить момент.

На следующее утро я собрал чемодан и вылетел из Нью-Йорка в Сеул прямым рейсом. Мне предстоял пятнадцатичасовой перелет. Салон первого класса пустовал, за исключением меня и еще одного джентльмена, но проводницы были прелестны. Флиртовать со стюардессами я научился у Майкла. У стюардесс всегда было, что рассказать. Мы с Майклом вечно спрашивали их о любимых местах перелетов, о том, замужем ли они или встречаются ли с кем-то, и тому подобное. В это путешествие симпатичная молоденькая стюардесса поинтересовалась, зачем я лечу в Корею. Я ответил, что участвую в проекте в области шоу-бизнеса. Свои отношения с Майклом я держал в секрете годами – к тому моменту это уже вошло в привычку, – но произнеся это объяснение вслух, я вдруг сам осознал, что на этот раз мой визит к Майклу будет уже не просто дружеским: на этот раз это был еще и бизнес.

В аэропорту меня встретил один из охранников Майкла. Было уже около девяти вечера. Мы проехали через город: в вечерних огнях Сеул казался волшебным, он был похож на сказочный Нью-Йорк. Находиться на другом конце земного шара было волнительно.

В отеле я отправился прямиком к себе номер, но прежде, чем я закончил распаковывать чемодан, позвонил Майкл.

– Отлично, ты здесь, – сказал он. – Как прошел перелет?

– Прекрасно. Мне здесь страшно нравится! Изумительная страна.

– Да, замечательная. Ты ел?

– Нет, а ты?

– Заходи ко мне, закажем что-нибудь. Только помой свою черную задницу и почисти зубы. Не приходи ко мне весь вонючий. – Такая у нас была манера общения друг с другом.

Я отправился к нему и постучал в дверь нашим условным стуком. Он открыл со словами: «Фрэнкфрэнкфрэнкфрэнк!» – привычное данное им мне чудное прозвище.

Майкл был одет в пижамные штаны, белую футболку с угловым вырезом, свою шляпу и черные мокасины – его классический домашний наряд. Пижамы он носил повсюду, даже, в конечном итоге, в суд. А шляпы ему изготавливали на заказ коробками. Когда он бывал в турне или путешествовал, он любил бросать шляпу из окна отеля поклонникам. Они дрались за нее, и тогда он бросал еще одну. И еще одну. Таким образом он избавился от целой кучи шляп.

Мы крепко обнялись, и Майкл показал мне свой роскошный гостиничный номер. В процессе я поблагодарил его за предоставленную возможность и сказал, что считаю за честь быть с ним рядом.

– Фрэнк, – ответил он. – Я мог предложить эту работу любому, но выбрал тебя, потому что доверяю тебе и люблю как сына. Помни, я тебя вырастил. Я знаю, за какие рычаги управлять тобой. У тебя большой потенциал, и я хочу видеть, как ты растешь.

Заказав в номер кимчхи и пибимпап, мы обменялись последними новостями. Он расспросил о моей семье и объяснил, что дает два благотворительных концерта – один здесь, в Корее, и один сразу после в Германии. Шоу называлось Michael Jackson & Friends, в нем выступали Мэрайя Кэри, Андреа Бочелли и другие музыкальные светила, а деньги шли группе детских благотворительных организаций.

В качестве объяснения того, какова будет моя роль, Майкл сказал:

– Фрэнк, я не могу все время выходить. Мне нужно, чтобы ты доставлял мне кое-какие вещи.

Я знал, что это правда. Поскольку выход на улицу в публичных местах фанаты делали для Майкла проблематичным, в прошлом у него был ассистент, который покупал для него футболки, фильмы – все, что ему хотелось или было нужно. Теперь этим ассистентом должен был стать я, хотя в тот момент мы не давали должности названия и не назначали зарплату. Поначалу я вообще отказывался от оплаты, я просто хотел участвовать. Но Майкл и слышать об этом не желал.

– Это работа, – сказал он мне. – Однажды у тебя появится семья. Тебе надо с чего-то начинать.

Он сообщил, что у меня будет водитель и собственный охранник. Я не знал, чего ожидать, но настроен был всецело оптимистично.

Таков был старт моих деловых отношений с Майклом, и как только начало им было положено, я не огладывался назад. Я не жалел, что не пошел в колледж, потому что уже знал: то, чему я научусь у Майкла, превзойдет любое классическое образование. Мне предстояло получить уникальный опыт, и для меня это было бесценно.

Глава 10.
Первые шаги.

На следующий вечер после моего прибытия в Сеул состоялся первый из двух концертов «Майкл Джексон и друзья», прибыль от которых должна была пойти на нужды детей из Косово. В концерте принимали участие такие артисты, как Слэш, Boyz II Men, Андреа Бочелли и Лучано Паваротти. Я сидел сбоку, за кулисами, и смотрел на выступление Майкла, как ни раз делал это в прошлом. Хоть я и понимал, что мое положение теперь, когда я вышел из школьного возраста, изменилось, перемены произошли внезапнее, чем я ожидал.

После концерта я стоял за кулисами с Майклом, когда появилась Мэрайя Кэри, которая только что окончила выступление, с ней был ее бойфренд – мексиканский певец Луис Мигель. Мы с Луисом поговорили о футболе – он решил, что я из Испании, поскольку в тот период ярко-рыжий цвет моих волос походил на командный цвет испанских футболистов. (Не знаю, чем объяснить такой выбор цвета волос. Понятия не имею, о чем я тогда думал). Мэрайя и Майкл тем временем общались друг с другом. Они спорили на тему «кто лучше исполняет песню»: речь шла о песне «I’ll Be There», версия группы «Пятерка Джексонов» 1970-го года и версия Мэрайи, исполненная двадцать два года спустя дуэтом с Трэем Лоренцом, стали хитами номер один.

«Майкл, никто не может исполнить эту песню лучше, чем ты», - настаивала Мэрайя, улыбаясь от уха до уха.

Румянец залил щеки Майкла.

«Нет, нет, - пробормотал он. – Ты, правда, сделала это лучше».

Казалось, Мэрайя весьма польщена тем, что находится в обществе Майкла – она вела себя как его очарованная поклонница – и пока эти двое болтали, я заметил, что улыбка на лице Луиса Мигеля погасла. У меня возникло впечатление, что его немного раздражает внимание, которое Мэрайя уделяет Майклу. Я сам был немного удивлен тем, что Мэрайя, такая успешная певица, столь очарована Майклом. Но в последующие годы мне довелось увидеть множество знаменитостей, которые точно так же вели себя в его присутствии.

Повернувшись в мою сторону, Мэрайя спросила: «Майкл, как зовут твоего друга? Он такой симпатичный». Она принялась гладить мои волосы (необъяснимого) оранжевого цвета.

«Пожалуйста, не останавливайся», - попросил я, уткнувшись в нее головой как щенок.

«Фрэнк, перестань, - вмешался Майкл. – «Мэрайе вовсе не хочется гладить твои волосы. Кто знает, что у тебя в волосах».

У Луиса Мигеля, который стоял, одетый в плотно облегающий фигуру костюм, и ждал, вид был слегка нелепый и растерянный. Я ничего не мог поделать и сел на своего любимого конька: «Мне так нравится твой костюм!»

Майкл пробормотал: «Перестань!», но я уже находился под непреодалимым влиянием минутного импульса.

«Что это за марка?» - спросил я. Боковым зрением я видел Майкла, который с трудом сдерживал смех.

Луис Мигель пробурчал название бренда одежды, но на его лице не было улыбки. Ему определенно не нравилось, что Мэрайя гладила мои волосы и дружески флиртовала с Майклом.

Когда Луис Мигель и Мэрайя стали прощаться, Майкл воспользовался моментом, чтобы осуществить маленькую месть. Он сказал Мэрайе: «Фрэнк – твой большой поклонник. Он тебя обожает». Я покраснел. Обожаю? Сегодня я спрашиваю себя, было ли это правдой. Не могу сказать наверняка, но помню, что считал ее сексуальной.

После того, как Мэрайя и Луис ушли, мы с Майклом стали поддразнивать друг друга. Майкл сказал, что я не знал бы, что делать, окажись Мэрайя в моей постели, а я отпарировал, что если бы Майклу выпал шанс остаться наедине с Мэрайей, он предложил бы ей поиграть в видеоигры или посмотреть мультфильм. «Заткнись, Фрэнк!» - ответил Майкл дурацким голосом и мы оба покатились со смеху.

Вот так мы с Майклом вели себя, когда дело касалось противоположного пола: как подростки, оспаривая право на девушек, с которыми, гипотетически, могли провести время. Я был все еще очень молод и вскоре вырос из подобной манеры поведения (ну, по большей части), но Майкл всегда чувствовал себя комфортнее в воображаемом мире.

На второй концерт, из Сеула в Мюнхен, мы полетели на частном самолете, в котором хватило места для всей команды. Мы с Майклом сидели рядом в носу салона, вместе с некоторыми другими звездами и охраной.

После взлета Майкл сказал мне: «Послушай, когда летишь со мной, не бойся, что самолет может упасть. Мне не суждено погибнуть в авиакатастрофе. Нет, этого не случится. Я умру от пули (или от инъекции - по правде сказать, не знаю, как это лучше перевести - не знаю, насколько пророческими оказались эти слова ( )». Я запомнил эти слова – и он произносил их не однажды – потому что, сколько бы глубоких бесед мы ни вели, Майкл редко говорил о смерти. Он слишком сильно хотел завести собственную семью.

Мы прибыли в Мюнхен ранним вечером и сразу направились в отель – «Байришер Хоф». Подъезжая к отелю, я увидел сотни фанатов, среди которых было несколько уже знакомых мне лиц: мы только что видели их в Корее.

Под окнами любого отеля, в каждом городе, где Майклу приходилось выступать, фанаты всегда ожидали его приезд подобным образом: многие из них держали в руках коллажи размером с плакат с картинками и вдохновляющими надписями. Фанаты точно знали, что нравится Майклу, и тратили много времени и сил на создание подарков для него. Майкл обожал картинки с Микки Маусом, Питером Пэном, Чарли Чаплиным, The Three Stooges, изображения детей – словом, ему нравились любые изображения объектов или артистов, которые его вдохновляли и которых он просто находил забавными. Так, например, малышей он считал воплощением чистоты и невинности, и когда ему было грустно, детям на фотографиях всегда удавалось поднять ему настроение. В своих коллажах фанаты сочетали собранные ими фотографии в интересной, творческой манере. Например, они помещали на постер изображение Майкла, одетого Питером Пэном, рядом с фотографией Чарли Чаплина. Или вырезали фотографии симпатичных малышей и обрамляли ими постер с изображением Майкла. Конечно, не все плакаты были столь сложны – некоторые просто заявляли: «Я тебя люблю!»

И Майкл испытывал к фанатам ответную любовь. Неоднократно, когда мы пытались протиснуться сквозь толпу, Майкл замечал кого-то из поклонников и останавливался, чтобы протянуть руку этому человеку, поздороваться с ним, задать вопрос, установить недолгую, но реальную связь с этим парнем или девушкой. Подобное происходило везде, где бы мы ни были. В каждой стране, в каждом городе фанаты приходили к отелю, приносили подарки, и на пути в отель или глядя на них из окна, Майкл указывал на подарки, которые хотел взять себе. Кто-то из его окружения приносил понравившиеся ему подарки в номер отеля, который Майкл украшал этими сувенирами. Покидая очередную остановку на своем пути, Майкл оставлял указания, чтобы подарки поклонников были доставлены в Неверленд, где он однажды предполагал устроить музей на основе своей коллекции.

В Мюнхене, как только я устроился в своем номере, Майкл позвонил мне и попросил прийти в его комнату. Когда я прибыл, он был готов дать мне поручение.

«Фрэнк, видишь вот те плакаты там, внизу?...» - начал Майкл и принялся указывать на постеры, которые я должен был принести в его комнату. Я спустился на территорию перед отелем в сопровождении охраны и начал собирать плакаты. Поклонники видели меня с Майклом на протяжении нескольких лет и знали по имени. Пока я продвигался вдоль толпы, люди говорили мне: «Фрэнк, пожалуйста, передай Майклу, что мы его любим» или «Фрэнк, попроси, пожалуйста, Майкла, чтобы он помахал нам из окна».

Это происходило постоянно, где бы мы ни были, с тех пор, как я был ребенком. Но теперь я был одним из тех, кто работал на Майкла.

У меня не было никакого великого плана относительно того, что должно произойти в Мюнхене и что за этим последует. В первые дни своей работы я просто старался впитывать информацию. Я хотел понаблюдать глазами взрослого человека за тем, что это такое – быть Майклом, хотел понять, как работает эта система. После выступления в Мюнхене Майклу предстояло сфокусироваться на музыке, а я должен был работать рядом с ним.

Майкл держал паузу перед тем, как погрузиться с головой в процесс создания следующего альбома. К концу турне с альбомом HIStory в октябре 1997 года Принсу исполнилось восемь месяцев, а Дебби была беременна Пэрис. Майкл взял перерыв на большую часть 1998 года, чтобы провести время с детьми. Следующий альбом очень ожидался всеми, и, не в последнюю очередь, звукозаписывающей компанией Майкла «Сони».

Вечером, когда должен был состояться второй благотворительный концерт, мы забрались в черный микроавтобус, который, в сопровождении полиции, направился к стадиону. Я видел все это ни раз, но мне по-прежнему нравилось смотреть, как толпа расступается, чтобы дать нам проехать, когда мы покидали отель.

К моменту нашего прибытия на Олимпийский стадион концерт уже шел некоторое время. Аудитория насчитывала более шестидесяти тысяч человек, выступали артисты со всего мира. Пока мы наблюдали за выступлениями артистов на экране, я поприветствовал своих знакомых. Там была гримерша и парикмахер Майкла Карен Фэй. Я виделся с Карен во время турне Dangerous, на видеосъемках и перед публичными церемониями, и мальчишкой был тайно в нее влюблен. Я называл ее прозвищем, которой дал ей Майкл – Turkle. Майкл любил ее и дурачился с ней все время. Если на ней был надет жакет на молнии, Майкл пытался его расстегнуть. Если она была в юбке, Майкл старался задрать ее. При встрече мы с Turkle крепко обнимались и обменивались поцелуями.

Карен занималась гримом Майкла, пока Майкл Буш, который создавал для него костюмы, помогал Майклу одеться.

Я уже видел благотворительный концерт в Корее и знал, что должно – и чего не должно – произойти. Майклу предстояло 30-минутное выступление в конце шоу, после того, как выступят остальные артисты. Одевшись и загримировавшись, Майкл сидел за кулисами и смотрел, получая удовольствие от концерта. Все шло гладко. Потом он вышел на сцену, чтобы исполнить Earth Song, песню, которая была особенно дорога его сердцу. Это песня о красоте мира и о том, как мы разрушаем то, что имеем, войнами и собственным эгоизмом. Во время мюнхенского представления Майкл взобрался на большой мост, который занимал переднюю часть сцены. Мост поднялся на пятьдесят футов, так, как это было в Корее. Предполагалось, что он медленно опустится во время исполнения песни. Но на этот раз, вместо того, чтобы медленно снижаться, мост упал. Он с грохотом резко опустился на сцену. В Корее ничего подобного не происходило. Что за черт?

Истинный шоумен, Майкл не переставал петь, даже после падения. По окончании песни свет погас, и Майкл потерял сознание у нас на руках. Я помог ему слезть с моста. Публика, которая поначалу решила было, что падение моста было частью выступления, увидела как мы кинулись бежать к Майклу, и поняла, что происходит. Тревожный гул прошел по толпе зрителей.

На сцену выехала модель танка в натуральную величину, а из толпы появился солдат с автоматом. Когда ребенок протянул ему цветок, солдат опустился на колени и заплакал. Майкл завершил представление, периодически сгибаясь пополам от боли. После, за кулисами, стало понятно, что он испытывает сильнейшую боль, но Майкл все равно продолжил выступление.

«Отец говорил мне, что шоу должно продолжаться, во что бы то ни стало», - сказал он.

Поэтому Майкл вернулся на сцену, сел на ее край и исполнил последнюю песню, «You Are Not Alone». Охранники помогли ему сойти со сцены.

Почему-то – вероятно, из-за прессы – мы не поехали в больницу в машине скорой помощи. Вместо этого мы сели в тот же черный микроавтобус, в котором прибыли на стадион, и ездили по городу, пытаясь разыскать клинику, которая была открыта поздно ночью. На розыски водителю понадобилось сорок пять минут. Пока мы кругами ездили по незнакомому городу, я раздражался все больше и больше. Я не мог поверить в происходящее. Водитель был немцем, но все время сбивался с пути. Отчего мы не поехали на скорой? Обычно я веду себя довольно терпеливо и уважительно, но когда люди ведут себя непрофессионально, это выводит меня из терпения. Я вышел из себя и стал кричать на водителя. Майкл в это время находился на заднем сидении почти без сознания. Доктор, который сопровождал его в турне, проверял его пульс, а я повторял Майклу, что все будет хорошо. Совсем недавно я расслабленно прислушивался к ритму, в котором двигался мир Майкла, а теперь включились мои инстинкты – я отвечал за благополучие Майкла.

Наконец, мы приехали в клинику, и я заполнил бумаги, необходимые для того, чтобы определить Майкла на лечение. Недолгое время спустя, когда я пошел проведать его, он уже лежал в больничной кровати. Благодаря чуду или тому, что Майкл инстинктивно подпрыгнул в момент падения, переломов не было, но нижняя часть спины болела так сильно, что он едва мог дышать. Тихим голосом Майкл попросил меня разыскать того, по чьей вине произошел несчастный случай. Он хотел уволить этого человека. Я заколебался, когда Майкл попросил меня позвонить Кенни Ортеге, продюсеру шоу, чтобы разобраться – было уже три часа ночи, а Кенни Ортега был большим человеком, но если Майкл о чем-то просил меня, я всегда был к его услугам. Я разыскал номер Кенни и разбудил его. Майклу было слишком больно, поэтому с Кенни разговаривал я. Кенни извинился и сказал, что разберется в том, что произошло и почему.

Когда мы вернулись в отель, было уже пять часов утра. Мы с Майклом были в номере одни минут пять, когда вошел врач из Нью-Йорка, который путешествовал с Майклом, и еще двое. Они начали устанавливать у кровати Майкла медицинское оборудование.

«Кто эти люди?» - спросил я у врача.

«Врачи, - ответил тот. – Они помогут Майклу уснуть». Он помолчал, потом добавил: «Им нужно сосредоточиться. Тебе лучше вернуться в свою комнату. С Майклом все будет в порядке».

«Да, - внезапно подал голос Майкл. – Со мной все будет хорошо. Они просто дадут мне лекарство, которое снимет боль и поможет мне уснуть». Меня удовлетворил этот ответ, я оставил врачей и вернулся к себе в номер.

Только потом я до конца понял, чему был свидетелем в ту ночь. То был первый раз, когда я видел Майкла перед тем, как он должен был получить инъекцию сильнодействующего анастетика под названием пропофол. Вводить его имеет право только анастезиолог, и в тот момент с Майклом были еще два врача, так как, учитывая силу действия препарата, пациент нуждается в пристальном наблюдении. Тогда я не знал таких подробностей, поскольку никогда не имел дела с подобными вещами. Я видел только, что Майкл находится под наблюдением врача, которого он, похоже, знает и которому доверяет. Казалось, что ситуация безопасна и соответствует сложившимся обстоятельствам. А что еще я мог подумать? Опасность, которой подвергался Майкл, прибегая к данным препаратам, была мне незнакома и совершенно не очевидна.

После печального мюнхенского инцидента Майкл, его дети, их няня Грейс и я вылетели в Париж, который стал домом Майкла во время турне HIStory, а затем полетели в Сан-Сити, город в Южной Африке. Мои родители встретили нас в Йоханнесбурге, где Майклу устроили королевский прием. Мы поехали на изумительное сафари, и посетили праздник, устроенный в доме Нельсона Манделы по случаю дня его рождения. Мы остановились в отеле, который назывался «Микеланджело», и это название, а также Майкл, вдохновили дать ресторану, который в последствие открыли в Нью-Джерси мои родители, имя Il Michelangelo.

Пока я помогал Майклу оправиться после травмы и ассистировал ему в первых поездках после нее, мои обязанности стали обретать конкретные очертания.

Поначалу роль была простой – я помогал украшать его апартаменты и выходил в мир, чтобы принести ему футболки, еду, книги, журналы и тому подобное. Я был в восторге оттого, что путешествовал с Майклом, и был рад помочь ему, чем могу. Мое положение было странным, но, тем не менее, удачным. Майкл говорил мне иногда: «Ты не представляешь, как тебе повезло. Столько людей ужасно хотели бы оказаться на твоем месте, но я выбрал тебя». Я всегда отвечал ему на это: «Поверь, я знаю, как мне повезло; еще раз огромное тебе спасибо за все».

Жить рядом с величайшим артистом в мире для меня, на самом деле, было особенным опытом – я понимал это и ценил связанные с этим необыкновенные переживания – но, в то же время, такая жизнь – это все, что я знал с ранних лет. Мои друзья были не особо в курсе того, что со мной происходит, но периодически видели мое лицо рядом с Майклом на телеэкране или на фото в журнале. Мне нравилось, когда они бывали заинтригованы, но, так или иначе, подобная жизнь была для меня нормой. Поэтому, хотя я был благодарен и рад жить в этом необыкновенном мире, особо не задумывался о том, насколько мне повезло. Не так, как мог бы, если бы не вырос рядом с Майклом. Я любил приключения, но как нечто само собой разумеющееся воспринимал то время, которое проводил с Майклом. Я не осознавал, насколько уникальной была эта возможность.

Что бы ни происходило вокруг, хорошее или плохое, находясь рядом с Майклом, я чувствовал, что у моего существования в этом мире есть смысл. С тех пор, как я начал на него работать, мы говорили о том, каким станет мое будущее, в ближайшей и отдаленной перспективе. Во время одной из таких бесед о моем новом статусе Майкл произнес важные слова, эхо которых мне пришлось услышать в последующие годы моей жизни:

«Фрэнк, положение, которое ты занимаешь, дает тебе определенную власть, - сказал Майкл. – Люди станут тебе завидовать. Они попытаются настроить нас друг против друга. Но обещаю, что никогда не позволю этому случиться».

Почему-то эти слова четко запечатлелись в моей памяти. Я никогда не забывал их. Но мне и в голову не могло прийти, сколько в них было правды и насколько болезненные переживания они предсказывали.

В августе мы вернулись в Неверленд. С того момента, как мы уехали из Мюнхена, боли в спине все еще беспокоили Майкла, они стали хроническими. Так или иначе, у него были дела, которыми следовало заняться. Майкл дал мне задание, которое заключалось в систематизации его огромной видео-коллекции, и хотя эта задача казалась достаточно ясной, у Майкла, как всегда, был наготове генеральный план.

«Фрэнк, - сказал он, отзывая меня в сторону. – Понятно, что это не высшая математика, но мне нужно, чтобы ты параллельно сделал кое-что еще. Мне нужно помочь придумать, как произвести изменения в управлении ранчо».

Он объяснил, что реорганизация видео-коллекции была лишь предлогом. Майкл уже некоторое время был недоволен тем, как осуществляется управление поместьем, и на самом деле хотел, чтобы я стал его глазами и ушами – и узнал, что происходит на ранчо во время его отсутствия.

Майкл редко посещал Неверленд, но содержание ранчо и зарплата примерно пятидесяти постоянным сотрудникам стоили ему 6 миллионов долларов в год. Однако, несмотря на расходы и количество персонала, когда Майкл возвращался домой из путешествия, дела на ранчо были не на высоте. На газонах желтели пятна высохшей травы, а сезонные цветы все еще не были высажены. Хотя работники начинали скрести все, как сумасшедшие, чтобы привести ранчо в соответствие со стандартами Майкла, как только он приезжал домой, ситуация была крайне неприятной.

«Чем же они занимаются целыми днями? – рассержено спрашивал меня Майкл. – Все что от них требуется, это поддерживать порядок на ранчо. Это самая простая работа, какую только можно себе представить!».

Может быть, в его отсутствие никто не работает? Майкл хотел, чтобы я это выяснил. Я никогда не смотрел на Неверленд – и жизнь Майкла в целом – исходя из того, кто чем занят и насколько хорошо исполняет свои обязанности, но подобный анализ казался мне целесообразным. Майкл был начальником, который постоянно отсутствует, и хотел оценить качество работы персонала, особенно теперь, когда у него было двое маленьких детей, которые проводили время в Неверленде. Он хотел быть уверенным в том, что Принса и Пэрис окружает персонал, который его полностью удовлетворяет и которому он может доверять. Но мне предстояло увидеть, что Майкл страдал от общего недоверия к окружающим его людям, недоверия, которое граничило с паранойей.

Поручив мне это дело, Майкл снова уехал в Сан Сити, чтобы получить награду, а я остался, чтобы наблюдать, насколько это было в моих силах, за ситуацией в Неверленде и найти способ решения проблем. На ранчо все знали меня с тех пор, как я был ребенком, поэтому Майкл решил, что если я буду болтаться тут и там, как будто бы наводя порядок в видео-библиотеке, мне, в конечном итоге, удастся понять, чем заняты мышки, пока кошка не видит. Так что я продолжал делать свое дело, общался с персоналом. Все работники ранчо мне нравились. Как только Майкл уехал, я заметил, что атмосфера в Неверленде изменилась. Майкл был душой этого места, и без него волшебство немного померкло.

Также я быстро сообразил, что в отсутствие хозяина движение жизни на ранчо замедлялось. Персонал чувствовал себя, мягко говоря, очень расслаблено. Зная, что я близок к Майклу, люди, тем не менее, не избегали меня. На самом деле, как Майкл и надеялся, некоторые из них начали разговаривать. И разговаривать много. Оказалось, что им есть, что рассказать о некоторых коллегах. Я запоминал все.

В итоге выяснилось, что проблемы связаны с управляющим ранчо. Эта женщина работала на Майкла долгие годы. Она была очень приятным человеком, но справлялась со своей работой не так блестяще, как прежде. Возможно, она расслабилась или просто устала. Кроме того, она просила садовников из Неверленда работать у нее дома за счет Майкла. Итак, частью проблемы была управляющая ранчо.

Когда Майкл вернулся, мы уволили управляющую и наняли другого человека. Это было только началом реформ в Неверленде. В каждом секторе – среди охраны, обслуживающего персонала, пожарных, домашней прислуги, работников железнодорожной станции, зоопарка, парка развлечений и кинотеатра – я нашел людей, которые могли определить, что необходимо менять. Мне было девятнадцать, так что я действовал очень осторожно. Меньше всего мне хотелось выглядеть и вести себя, будто нахальный всезнайка. Я выслушивал людей, старался учитывать пожелания каждого из них, и, в конце концов, ввел в действие систему, которая позволяла контролировать работу персонала.

В итоге эта работа стала для меня прекрасным опытом. Она послужила двум целям: персонал Неверленда привык к моей новой роли, а я помог Майклу обрести чувство уверенности в том, что в его доме поддерживается порядок. Благодаря этому опыту я начал понимать, каким широким будет круг моих обязанностей, и какую деликатную работу мне придется выполнять. Майкл знал, что я верен ему до глубины души и что, помогая ему, я не преследую скрытых целей. Реформы на ранчо стали разминкой перед тем, что мне предстояло делать в будущем.